1.

Вертится на языке
жгутиком солоноватым,
ужиком узким, чужим языком
слово на том языке,
что захлестнулся канатом
на тонкой шее, набился битком

в узкое горлышко, в ту
злую свистульку, ту втулку
шепота-топота-штопота-та,
что пересохла во рту,
жующем свою цидулку —
Четыре Буквы, запéкших уста.

2.

На языке из костей,
в горькой таниновой шкуре,
шерстью обложенном, как бы извлечь
нищенку всех честей,
пóдатницу в Натуре,
эту, давно не родимую, речь,

мокрое это дрянцо,
эту гнилую бумагу,
эту клетчатку в чернильных соплях,
это слепое лицо,
и оборотку, и тягу,
в степень золы возводящую прах.

3.

Корень из бедной земли,
та же, всё та ж единица,
нечего больше на воздух делить,
только шестые нули,
в них — чуть живая водица,
теплая, сладко-соленая жить,

та, что на букве живет
в общей линялой тетради,
наживо вшитой в другой коленкор —
липкий засиженный пот,
бога какого-то ради
чуть пузырящийся жиденький хор.

4.

Как пузыри на губе,
синее перевирая,
красные ноты на память берут,
черной предвечной трубе,
адскому джазику рая
тихо вверяя свой радужный труд,

вертится на языке
мертвом живая гамета,
речь женомужескую держа
и оставляя в руке
горького зимнего света,
и вместе с ним от бессилья дрожа.