Ну, не все так страшно. На самом деле только два фильма о Леночке по сценариям Олейникова и Евг. Шварца (еще раз глубокая признательность ilja_kukuj, приславшему фильмы).

Ну что тут скажешь. Некоторые намекали, что это, дескать, такой «обериутский кинематограф» якобы — и следа, конечно, нет. Обыкновенная халтура для денег и прочих удовольствий.

«Леночка и виноград» (на нашем диске первый фильм) — халтура откровенная, бесстыдная, я бы даже сказал, циничная. Читать далее →

Хармс и Введенский кажется, что сознательно отуманивали себе сознание — водкой, эфиром, женским полом, бытовым абсурдом — но не все сознание, а только ту его часть — бытовую, ближнюю к внешнему миру, которую у других людей сначала постепенно, а с началом тридцатых годов ускоренно отуманивала и трансформировала советская жизнь. Таким образом как бы локализовался и замораживался очаг возможного поражения.

Своего рода шаровой защитный слой.

Остальное сознание сохранялось невиданно ясным, а Хармс с Введенским (дополнительное следствие, но, может быть, внутренняя причина) оставались людьми двадцатых годов. Личная сила мышления Введенского была, конечно, выше хармсовской (отчего, кстати, хармсовские стихи кажутся рассудочней), поэтому ему и требовалось больше заморозки — и водки, и эфира, и механического совокупления, и чуждого Хармсу азарта. Но и остаточная ясность его сознания оказывалась большей, чем у Хармса — это очевидно, например, из халтурности детских стихов Введенского, написанных на совершенно холодном носу, как Хармс никогда не мог.

Но как Олейников не мог и Введенский.

Структурно-стилистический источник и Хармса, и Введенского, если брать совокупность их текстов как единый текст (т. е. и как два единых текста, у каждого свой, и как единый текст один на двоих, на что намекал язвительный Олейников), но, конечно, преимущественно в лиродраматических опусах — не что иное как вторая часть “Фауста” Гете. По стиху, по драматическим стиховым формам, по философской, исторической и теологической проблематике — да и по дикости и нелепости говорящих персонажей, эту проблематику транспортирующих (хоры духов и прочая сволочь). Сходное наблюдение сделал (независимо от меня) Владимир Орел (“Обериуты: разговоры с Гете”, Обитаемый остров, 3, 1991, Иерусалим) — орел!

Кстати, распространенное мнение, что вторая часть «Фауста» якобы хуже первой, совершенно ошибочно. Стихи в ней едва ли не лучше. Но по переводам этого, конечно, не установишь.

Много смешного. Много и сомнительного. К примеру, уничижительная характеристика жены Заболоцкого. Тут я, извините, больше верю добропорядочному советскому мещанину Евг. Шварцу, который пишет о ее человеческих качествах в самых восторженных тонах.

Выход через журнал Германа Лукомникова, где и в. п. с. со своими штанами в жлухте.

Разговор по поводу этого:
Из воспоминаний Н. Харджиева:
«Олейников Мандельштама ненавидел и о том, кого презирал, говорил сквозь зубы:
— Ему, наверно, нравится Мандельштам…»

Переношу части обмена мнениями сюда, просто чтобы были под рукой. Об Олейникове когда-нибудь буду писать. Давно обещался. К слову: что за бредовые идеи были на его счет у покойной Л. Я. Гинзбург! «Галантерейный язык»!

oleg_jurjew
2006-10-16 06:06 pm (local) (ссылка)
Олейников ненавидел Мандельштама, потому что находился среди обериутов в той же позиции, в какой Мандельштам находился среди акмеистов. Он сам был Мандельштамом — т. е. провинциальным евреем-отступником среди культурных столичных русских. Ненависть к Мандельштаму — это еврейская самоненависть Олейникова.

lukomnikov_1
2006-10-16 06:59 pm (local) (ссылка)
Разве Олейников еврей? Он же казак вроде.
Вы, Олег, наверно, как обычно, шутите.
Во всяком случае поэтически он как раз был антимандельштамом — даже на фоне своих друзей-обэриутов. Т.е. уж скорее они были «мандельштамами-пастернаками» рядом с ним — даже Хармс, не говоря уж об остальных.
А психологически… ну не знаю, не знаю… Чужая душа потёмки.

oleg_jurjew
2006-10-16 07:12 pm (local) (ссылка)
Олейников — донской казак, а донские казаки — евреи, потому что происходят от хазар. Поэтому так и свирепствовали при погромах — чтобы отвести от себя подозрение.

Я имел в виду другое: Олейников по сравнению с Хармсом и Введенским был в положении «интеллигентного еврея в первом поколении», каким был Мандельштам в среде акмеистов. В этом же положении был и Заболоцкий, но у того не было ни внутренней нервности Олейникова, ни комплекса отступничества — как и Мандельштам, Олейников «лишился чаши на пире отцов», потому что потянулся к новому, светлому, прекрасному — «мировой культуре» (она же социализм). Разница заключалась в том, что Мандельштам так и не разочаровался в «мировой культуре», а умный и циничный Олейников довольно рано осознал, что пошел за пшиком. И в Мандельштаме он ненавидел и эту неразочарованность в пшике.

Это из статьи о Олейникове, которую я пишу-пишу-пишу и того гляди допишу для нашей «Ленинградской хрестоматии». В ней, среди прочего, доказывается, что настоящим автором «Тихого Дона» был Н. М. Олейников.

Насчет же поэтики, думаю, трудно спорить, особенно в этом формате, — у нас с Вами разные поэтики, я же не ненавижу Вас за это, а Вы меня. Для настоящей ненависти должны быть антропологические и/или психокультурные причины.

Поэт Александр Введенский. Сборник материалов. Белград — Москва. Две тысячи шестой год. Изд-во «Гилея». Сост. и общ. редакция Корнелии Ичиной и Сергея Кудрявцева.

Сборник материалов конференции в Белграде. Издано до непристойности хорошо. Впрочем, сейчас плохо и не издают. Не советские, чай, времена. Помню, в начале девяностых годов в одной петербургской типографии, где печатался альманах «Камера хранения», грустно сказали: «Все, такой бумаги никогда больше не будет. Эта последняя!», имея в виду серую газетную на странички и шероховатую картонку на переплет.

Внутри же этой роскоши странное ощущение нищеты. По крайней мере, сначала.

Вступление «От издателя» С. Кудрявцева — томительное чтение, ей-Богу. И не без блевотного блёкота нынешнего московского большевизанства. Какое отношение оно имеет к Введенскому, из-за пределов Садового кольца не видать.
Читать далее →