Время Вовочек

Был такой старинный детский анекдот: Марьиванна рисует на доске разные картинки и спрашивает, что это такое. Первым каждый раз поднимает руку Вовочка и говорит: «Это жопа!» — «Нет, Вовочка, — терпеливо отвечает Марьиванна. — Это птичка, это кошечка, это домик». В последний, как водится, третий раз Вовочка обиженно восклицает: «Опять не жопа? А когда же будет жопа?»

В этом прекрасном анекдоте, безусловно, отражен творческий метод и мировоззренческий фундамент не только нескольких великовозрастных Вовочек, под идейным руководством ученого афериста заменивших скромное четырехсловное слово грозным трехсловным (единственным, кажется, словом, какое эта причудливая помесь Карабаса Барабаса и Буратино умеет читать и писать), но и вообще базовый принцип всей художественной самодеятельности (пост)советской интеллигенции: написать на заборе какое-нибудь слово и ждать, когда Марьиванна (раньше ее звали Софьей Власьевной, а сейчас, очевидно, Раисой Федоровной) покажет подходящую картинку.

Ну, а за ней уж дело не станет. Потому что Марьиванна Вовочке не просто как родная, а родная. Она им не брезгует, он хороший мальчик, живой, непосредственный… Можно ему пятерку в четверти вывести за активность на уроках.

Я бы не стал отвлекаться (и откликаться) в связи с этой историей как таковой (чего и не делал), но сейчас, триумфально завершенная, она приобрела свой социокультурный смысл, свое вполне существенное высказывание.

Проблема России — не в разобщенности, не расслоенности, не взаимоопровергаемости ее общества, как это принято считать, а совершенно наоборот — в его необычайной гомогенности. Внешние, «идейные» (чтобы не сказать «политические»!) различия — это именно что внешнее, слова на заборе. А по сути — Вовочки.

Вовочки Шендеровичи и Вовочки Задорновы. Вовочки Каспаровы и Вовочки Сурковы. Наши Вовочки и несогласные Вовочки . Вовочки-снобари и Вовочки-скобари. Вовочки-антиклерикалы ерофеевские и православные антиерофеевские Вовочки. Вовочки, поливающие «Рашку» на эмигрантских форумах и Вовочки, гнездящие жидов и эмигрантов на форумах отечественных. И основная форма проявления: комсомольско-молодежная самодеятельность на турбазе республиканского ЦК ВЛКСМ — пьяная агитбригада, постепенно переходящая в оргию с мордобоем. Афинская ночь в финской бане.

Если рассмотреть вся это как культурно-антропологический материал, то мы заметим его полное человеческое и культурное подобие во всех слоях — политических, культурных, экономических. А стране действительно нужны были бы другие люди, из другого материала, не Вовочки. По отдельности они наверняка есть, но большинство (кажется мне как отдаленному, но внимательному наблюдателю) — всё же того или иного рода Вовочки. И уже с поднятой рукой: «Марьиванна, Марьиванна, можно я скажу? ХХХ!!!»

Новости архивных разысканий

По ходу сочинения очерка о Б. Б. Вахтине вашему корреспонденту, конечно, пришлось перечитать всё написанное (точнее, все доступное из написанного) о вахтинской прозе. К сожалению, это оказалось незатруднительно — писали о Вахтине мало.

Само собой разумеется, существенно было освежить воспоминание о рецензии Д. М. Закса на вышедшую в 1990 году книгу Вахтина «Так сложилась жизнь моя», где впервые в России были типографским способом опубликованы главные сочинения Бориса Борисовича. Рецензия была напечатана в № 69 за 1991 г. журнала «Континент» — конечно, еще настоящего, парижского, а не нынешнего позорища.

Однако, благодаря насколько короткому, настолько и долгому (наш язык прекрасен!) знакомству с рецензентом, мне удалось получить доступ к его личному архиву, где эта рецензия обнаружилась в виде машинописного оригинала. И заодно, в той же папочке, так сказать, нашлась и знаменитая в свое время рецензия Дмитрия Михайловича на сборник поэтов Литинститута «Латинский квартал» (М., 1990), написанная для передачи «Поверх барьеров» п/у С. С. Юрьенена и на ее волнах в свое время переданная. Думаю, следует сохранить этот блистательный текст — не ради суждения о давным-давно позабытом издании, а ради нескольких сатирических наблюдений, имеющих историко-литературную ценность. А также потому, что всё (увы, немногое), написанное Дм. Заксом, не должно быть утрачено.

Итак:
ЗАЧЕТ ПО ТВОРЧЕСТВУ

Латинский квартал. М.: День, 1990. Сост. В. А. Куллэ (сборник сочинений студентов и выпускников Литературного института СП ССР им. А. М. Горького)

Есть в Москве на Тверском бульваре, недалеко от улицы Горького, небольшой двухэтажный дом с белыми колоннами. В этом доме вот уже полвека помещается Литературный институт СП СССР — учреждение, предназначенное дня пополнения поголовья советских писателей. Проучившись там несколько лет, я могу подтвердить, что предназначению своему Литинститут отвечает как нельзя лучше. Читать далее

Явления жизни

Много смешного.

Среди прочего: рецензия Гл. Морева на новое издание Введенского. Мнения по поводу филологических достоинств тома, подготовленного Анной Герасимовой, у меня пока что не имеется, поскольку и самого тома не имеется. А вот, скажем, сделанный в свое время Герасимовой, кажется, в «Водолее», сборник стихов Вагинова действительно полагаю лучшим из существующих.

Заинтересовало меня в этом тексте другое — яростная борьба Морева за право объявить и Введенского, и заодно уж Хармса потенциальными «немецко-фашистскими прихвостнями». Причем единственно на основании доносов и допросов:

Для меня очевидно, что отложившиеся в деле Введенского документы совершенно правдивы и не содержат никакой клеветы на него. Это же, к слову, относится к делу арестованного месяцем ранее в Ленинграде Хармса. И Хармс, и Введенский испытывали (в разной, впрочем, степени) пронемецкие симпатии, за которые и были арестованы: полубезумный к осени 1941 года Хармс попросту с нетерпением ждал прихода немецких войск и, как свидетельствует один из доносов, несомненно сохранивший подлинный голос Хармса, готов был расстреливать с крыши отступающих красногвардейцев, а сохранявший трезвость ума Введенский участвовал в антифашистской пропаганде (Викторов приводит три таких текста Введенского) и одновременно, как он сам свидетельствовал на последнем допросе, «собирался оставить семью в г. Харькове и в случае занятия его немцами, [и] <…> сомневался в правдивости сообщений о зверствах немцев» (с. 510).

Ничего более филологического и исторического в качестве обоснования не предъявляется — кроме того, что Гл. Морев-де верит доносам и допросам. Вера эта — личное дело рецензента (пока он не служит в учреждениях, принимающих доносы и производящих допросы), но всё же несколько удивляет. Люди и в отравлении колодцев сознавались, и во взрыве заводов и в намерении угрохать тов. Сталина, а не то что в «пронемецких симпатиях».

Очевидно — и всё тут! Я уже когда-то сталкивался с этим убеждением Гл. Морева в правдивости доносов на Хармса и Введенского в частном, так сказать, порядке — т. е. то ли в его блоге, то ли в каких-то комментариях к чьей-то записи, не помню уже точно, и уже тогда подивился страстности, с какою отстаивалось это убеждение — теперь оформленное, так сказать, официально. Такое ощущение — только ощущение, ничего филологического или исторического в нем нет! — что за этим стоит какое-то глубоко личное понимание готовности расстреливать отступающих красноармейцев. Или даже скорее какое-то очень личное желание, чтобы это было именно так.

А вот еще очень забавное явление жизни:

Вытесненный евреями и эмигрантами с просторов литературной жизни обратно в ленинградскую люмпен-литературу, из которой когда-то вышел, Вик. Топоров, оказывается, решил устроить премию имени «Гниды Григорьева».

Упаси бог, это не я так называю некоторое время назад умершего ленинградского стихотворца — я его знать не знал и никогда им не интересовался. Это как раз его друг и покровитель Вик. Топоров так его всегда называл (по крайней мере, в первой половине 80-х гг., когда я сам это несколько раз слышал), в глаза и за глаза, прибавляя (за глаза), что «Гнида болен клептоманией и будьте с ним поосторожнее» и прочие всякие неаппетитные подробности (чему, конечно, и кроме меня масса свидетелей) — поэтому «погонялово» тогда распространилось. Не без симпатии, конечно, называл — но это такой принцип, как в известном кино «Макулатура», весьма неудачно названном в русском прокате «Криминальное чтиво»: «Ты мой ниггер? — Я твой ниггер!» Сначал признай себя «ниггером», потом получи кусок — так было всегда в этом кругу, кругу спивающихся люмпен-литераторов вокруг богатого литхалтурщика Топорова. Впрочем, куплеты, сочиняемые Ген. Григорьевым, он и тогда чрезвычайно восхвалял, что и тогда, т. е. в начале 80-х гг., служило весьма дурной рекомендацией, по крайней мере, для меня. На Топорова мы ходили посмеяться, как на забавно плюющегося и скачущего моржа в зоопарке — по тогдашним-то, томительно скушным советским временам и это было развлечение.

А теперь, вишь, затеялась люмпен-литературная премия, в основу которой положен все тот же самый принцип «проверки на вшивость». Только пройти эту проверку надо в положительном смысле — т. е. вшивость обнаружить: самому, например, прислать свои «хорошенькие стишки», как говаривала одна ленинградская поэтесса времен моей молодости, «на премию», вручаемую несколькими люмпен-литераторами и получить для начала литконсультацию на уровне литкружка при многотиражке милицейского училища.

Уж не знаю, предупреждали об этом «номинантов» или нет, но в нормальном мире, т. е. вне ленинградской люмпен-литературы, процедура весьма странная. — все-таки премия премией, а литконсультация литконсультацией, да еще к тому же литконсультация публичная (печатная, пусть и в непечатном журнальчике) и до объявления результатов люмпен-голосования люмпен-жюри. Интересно, что, кажется, никому не пришло в голову возмутиться или даже удивиться. Ну и, уж конечно, почти каждому отконсультированному было в той или иной степени нахамлено (изредка в форме похвалы). Ссылок не даю по врожденной брезгливости — кому интересно, может сходить в клоачный журнал «Прочтение» и удостовериться.

В сущности, речь идет о том же самом — нужно изъявить готовность признать себя «топоровским ниггером», пройти инициацию — как в пионерлагере или на военных сборах: получить от «крутых» инициационного пенделя и надеяться, что возьмут в банду и тогда в супе окажется несколько волокон тушенки. А дальше, может быть, еще что-нибудь дадут — возможность дать кому-нибудь другому пенделя, например.

Ленинградских «получателей пенделя» мне, честно говоря, не жалко — должны были знать, на что идут; не вчера на свет родились. Но, вероятно, большинству из них терять было совершенно нечего. Все что могли, они уже потеряли в унизительной советской молодежно-литературной возне — в «конференциях молодых литераторов», в редакциях, литобъединениях… Ну, и, конечно, заслуживают уважения «не купившиеся» на призыв «Марселаса Уоллеса» или как там его звали. По меньшей мере, за здравый смысл и/или здоровую брезгливость.

Все-таки — и это я считаю важным — у настоящего поэта должно быть чувство собственного достоинства. Точнее, его не может не быть. Не советский гонор с пьяными криками в совписовской столовой «да ты, старик, гений, да я, старик, гений», а потом «первый пошел», «второй пошел» — лебезить перед редакторами, референтами и секретарями, — а настоящее чувство собственного достоинства, самостоянье человека.

В конце концов, именно это, а уже потом «чисто эстетическая сторона», отличало — отличило! — людей «ленинградской неофициальной литературы», вне всякого сомнения, авторов очень разных дарований и, вне всякогого сомнения, с очень разной степенью добровольности попавших в свою ситуацию. Первое, базовое отличие их от сидельцев в совписовских очередях, не говоря уже о литхалтурщиках типа Топорова, это был отказ признавать право не только советских инстанций, но и всех этих невежественных, скучных, бездарных людей с писательскими книжками в кармане судить и решать. Именно этот отказ, отказ от сидения в советской очереди к кормушке, отказ от унижения и пресмыкания сделал из нескольких талантливых людей больших поэтов.

Ну, короче, местные получили сами знают за что. А вот за что иногородним?

Впрочем, и иногородние, зная многолетнюю деятельность Топорова, могли бы сообразить. Стало быть, и их не очень жалко.

Утром напомнил Андреас Третнер, замечательный немецкий переводчик:

сегодня Борису Вахтину исполнилось бы 80 лет.

Постоянные читатели этого журнала знают, что я часто вспоминаю Вахтина, хотя знаком с ним был недолго и очень поверхностно. Но такой уж он был человек — запоминающийся. Однако не это важно, а «Летчик Тютчев» важен, и «Абакасов» важен — два куска совершенной русской прозы.

Нет, может быть, все-таки и это тоже важно. В смысле, важно, что Вахтин был запоминающийся человек и незабвенный писатель! В ноябрьской книжке «Звезды» помещена (несомненно, с благим намерением отметить круглую дату) статья Марка Амусина «Штрихи к забытому портрету», которая начинается так: «Борис Вахтин — один из самых талантливых и оригинальных среди забытых писателей советского периода. » И в том же жанре дальше.

Эта фраза — глупа. Кто, собственно, забыл писателя Вахтина?

Я не забыл.

Сотни людей литературного Ленинграда 60-70 гг, знавших «Летчика» и «Абакасова» в буквальном смысле наизусть, не забыли, если дожили.

Все, кто познакомился с вахтинскими сочинениями в конце 80-х гг., в результате систематических усилий замечательного журнала «Сумерки» — тоже наверняка не забыли.

Кто его знал — лично ли, как автора ли — не мог забыть. А кто не знал — забыть не мог.

Автор статьи не забыл, коли пишет эту статью. Журнал «Звезда» не забыл, коли ее печатает (хотя мог бы отметить юбилей Вахтина чем-нибудь более толковым, чем статьей специалиста — подгуглил сейчас — по бр. Стругацким).

Так кто забыл? Может быть, «Читатель» — это мифическое существо, миллионоголовый самовластительный кретин, одновременно всё понимающий и ничего не соображающий — химера, созданная больным (от страха и самопереоценки) воображением советских редакторов? Не иначе как он.

Это чрезвычайно типичная для советской интеллигенции манера говорить не за себя лично, а за какое-то неопределенное множество каких-то неопределенных людей, живо меняющее свои очертания при малейшей надобности.

Ну, короче говоря, статья довольно огорчительная, но рецензировать мне ее незачем, читайте сами. Но осторожно, даже по мелочам иногда встречается ложная фактология: «В индивидуальном формате произведения Вахтина тоже не доходили до читателя, если не считать публикации двух миниатюр в сборнике «Молодой Ленинград» за 1965 год». Это не единственная публикация прозы Вахтина — я помню, как минимум, еще одну: в журнале «Аврора» был напечатан довольно большой и в своем роде очень любопытный рассказ, написанный от лица советского разведчика-нелегала, приезжающего в Ленинград в турпоездку со своей американской семьей (точных библиоданных у меня сейчас под рукой нет, но я ведь и не пишу статей о Вахтине). Хочется позабыть ее и отвлечься на что-нибудь смешное.

Но даже не знаю, что выбрать — глаза разбегаются, столько развелось вокруг в последнее время смешного — и заслуженные (и даже премированные) проститутки, смело провозглашающие, что нету больше на Руси настоящей проституции со свободным панельным хождением, вся кончилась; и краденый (или подкинутый) американский эпистолярий; и новейшая ленинградская люмпен-литературная премия им. Г. Григорьева (интересен вопрос толкования первого инициала)…

Из наблюдений последнего времени — 16

Заметно развелся в последнее время, особенно в несчастном нашем городке б. Ленинграде, который у них всегда Ленинград, какой-то особый род населения. Я бы назвал их

подзаборные люди

Тут повадились кое-какие такие заглядывать в этот журнал и оставлять в нем надписи, соответствующие естественной границе их среды обитания — т. е. забору.

Дорогие подзаборные люди! Напрасно стараетесь! У меня тут не забор. Заборные надписи тут не раскрываются, да я их и стираю, не дочитывая. Не потому, что они меня могут оскорбить, или огорчить, или даже удивить — а просто-напросто из гигиенических соображений.

Библиографическая служба НКХ сообщает:

На сайте «Открытый космос» опубликован текст Е. А. Шварц о Тютчеве, написанный ею для т. н. «альтернативного учебника литературы», затеянного издательством «Лимбус».

Текст очень хороший, хотя, конечно, и не «последний, написанный поэтом», как легкомысленно врезано от «ОпенСпэйса» — Елена Шварц писала и после «Тютчева», вот стихи, написанные, судя по всему, в октябре 2009 г. Найдены, как буквально сейчас известили нас, и еще более поздние стихи, последнее помечено 1 марта 2010 г. Стихи ведь, кажется, тоже являются текстами?

С этим очерком связано одно из последних литературных огорчений Елены Шварц: некая редактриса обругала его ей в том смысле, что у нас тут все авторы выделываются как умеют, стараются извернуться с самой своей понтогонской и фуфлогонской стороны, а Вы, уважаемая Елена Андреевна, пишете как-то… обычно… по-человечески… «Индивидуальности» не хватает. Не перепишете ли поугребищнее, а то «никому интересно не будет»?

Елена Шварц, которая с большим увлечением занималсь Тютчевым все начало 2009 г. и, главное, очень, очень серьезно отнеслась к просьбе написать «для школьников», ответила, что переделывать ничего не будет — пусть не печатают, если хотят, как она выразилась, «базарной яркости и перетягивания одеяла на себя». Но была, конечно, огорчена и оскорблена.

Я ей написал тогда в ответ:

Что касается истории с Тютчевым, то она, конечно, омерзительная. Постыдилась бы эта <...> — коли работаешь в таком заведении, как «Лимбус», так уж лучше помалкивай. Там у них такие есть «авторы» в книге, что сидела бы тихонько и радовалась, что приличные люди ставят свое имя в эту книжку. <...> Очевидно, с их точки зрения «индивидуальность», это когда пьяная скотина стоит, качаясь, и у нее бороде сопли и блевотина текут.

Текст у Вас очень хороший, ясный, по мысли при этом нетривиальный. Наросло какое-то поколение невежественных наглых придурков. И раньше их было много — но эти какие-то другие, как будто последние комплексы растеряли и окончательно решили, что это и есть норма — такие как они.

Ну, что говорить, все это очень печально. Не хочется даже и прикасаться ко всему этому.

Я бы и не стал прикасаться, если бы не сегодняшняя публикация «ОпенСпэйса».

Второе пришествие Угрюм-Бурчеева: читающим по-немецки

Вчерашнего дня в нашем популярном органе массовой информации сообщалось для знающих по-немецки о появлении в знаменитой и могущественной газете «DIE ZEIT» рецензии на роман Ольги Мартыновой «Sogar Papageien überleben uns».

И гляди-ка: того же дня на сайте «DIE ZEIT» появляется комментарий некоего отечественного Угрюм-Бурчеева, на ломаном немецком языке категорически воспрещающего Ольге Мартыновой писать о России и тем более по-немецки. Впрочем, может быть, это персонаж, выпрыгнувший и не из Салтыкова-Щедрина, а из одной известной и знаменитой статьи, как раз и посвященной — не только, но в основном — хвостатым-рогатым этой породы.

Знающие по-немецки читатели нашего журнала, несомненно, получат колоссальное удовольствие как от содержания этого комментария (настолько поражающего нормальных людей своей пещерностью, что на него даже походя отозвался какой-то удивленный немец), так и от его языка. Тут должен не без огорчения заметить, что если автор комментария не слесарь-самоучка, бессонными ночами оттачивавший свой немецкий на «Майн Кампфе», а выпускник и, возможно, даже преподаватель какого-нибудь областного педвуза, что все-таки несколько вероятнее, то уровень подготовки германистов, похоже, существенно снизился.

Я всегда восхищался этим уровнем — в России традиционно совершенно прекрасно учили немецкому языку, а тут вот такое… Впрочем, нельзя по одному троечнику делать выводы. Выпускник, например, Ленинградского государственного университета им. Жданова В. Л. Топоров переводил, как известо, немецкое слово «Los» (судьба, доля) словом «лоза» и вообще не понимал ничего — ни в оригинале, ни в собственном переводе. Но там с самого начала была клиника. Впрочем, и здесь не без того. Кроме того, не приходится сомневаться (просто по опыту и по материалам все той же статьи), что и русский этого персонажа должен быть ничем не лучше его немецкого.

В общем, друзья-германцы и друзья-германисты, сходите, не пожалеете. Если, конечно, ваше чувство юмора хоть отчасти корреспондирует с моим.

P. S. У меня есть еще одна история про этот роман и немецких (на этот раз) читателей, но это как-нибудь потом.

Дмитрию Кузьмину в ответ на его сегодняшнюю запись

(простите, для комментария длинновато получилось)

Хорошо, что Вы это всё же уточнили, а то у меня несколько дней, несмотря на заваленность всякой работой, смутно брезжила потребность уточнить адресацию — кто такие верлибристы, неомодернисты и пр.

Теперь Вы это сделали, стало быть, мне не надо, слава богу и спасибо. Хотя все же замечу, что, конечно, непосредственная плоскость, на которую проецируются страсти деревянных человечков — это все же «мы», «неомодернисты», т. е. лица, непосредственно обижающие затравленного беднягу Карабаса и его (пока) верных буратин. А потом уже «вы», т. е. остальные «верлибристы». Это просто для уточнения геометрии. Боюсь, что болезный тарабарский частный корреспондент окончательно «на нас» свихнулся — если для этого еще нужны доказательства, то прочтите в любимом органе (мне только что рассказали), как он повелел не давать «Русскую премию» всяким «чвирикам» — и они (Чупринины в смысле) конечно же, подчинились. Потому что он царь вселенной, как известно, и у него на Луне имеется гарем из ста лунных женщин, на Марсе — гарем из пятисот марсианок, а на Венере — тысяча венерических красавиц, с которыми он общается телепатически (быает такая мания, знакомый психиатр рассказывал). Хотя, конечно, господа из «Русской премии» и без Топорова выступили на славу, но это другая тема.

Мое мнение на этот счет, думаю, Вам известно: сам Топоров уже давно больной человек, с него спросу уже давно нет. Но спрос должен быть с людей (пока они тоже не заболели окончательно), которые, вместо того, чтобы определить скорбного духом в тихий санаторий, выпускают его на улицу, где он пристает к людям. И даже науськивают.

Но если вернуться к Вашей записи, то мне кажется, что извиняться за «потомственнго интеллигента» Вам не приходится. Человек, который таким образом оперирует собственной бабушкой: Моя бабушка Нина Александровна Жирмунская высоко ценила е раннюю прозу. Записывать Улицокую целиком в масскульт я бы не рискнул., вполне может и даже должен быть назван потомственным интеллигентом. Должен признаться, что я лишь огромным усилием воли удержался от того, чтобы вмешаться в этот увлекательный разговор и сообщить, что моя лично бабушка Фаина Евелевна Эскина была не глупее евонной, но с удовольствием слушала Эдуарда Хиля. Но в моем возрасте уже не стоит заводить новых знакомых — с меня достаточно Топорова.

Но есть, мне кажется, вопрос, которого Вы в Вашем тексте, к сожалению не затронули, а он сейчас он относится к наиболее интересным, на мой взгляд, сюжетам: вопрос о нынешней большевизанствующей интеллигенции.

Не в политическом смысле, а по некоторым, мне кажется, существенным эстетическим закономерностям, которые господин-товарищ внук бабушки довольно ярко иллюстрирует, пока что на уровне вкусов. Мне кажется, важно показать, как «левая» эстетика переходит в «левую» политику, а та неизбежно кончается «правой» эстетикой, сначала в допущении и понимании, а потом и в переходе на ее рельсы — и ту-ту, к светлому будущему. Или восточнее. Если очень просто выразить: как у некоторых бывших верлибристов колонки из «Виллидж Войс» неизбежно превращаются в передовицы из «Правды».

Быть может, я об этом все же когда-нибудь напишу отдельно.

Кириллу Анкудинову

Кирилл, я, конечно же, не буду с Вами дискутировать по поводу статьи Ольги Мартыновой и связанных с нею тем — просто потому, что Вы создаете себе фантазмы и с ними разговариваете. В сущности, Вы полемизируете с самим собой. Дело ваше.

Но то, что Вы (как недавно и Ваш коллега по клоаке, именуемой «Частный корреспондент») даете ссылку не на OpenSpace, а на пиратский, неуклюжий до бессмыслености и местами ошибочный перевод в ИноСМИ (из-за которого автору, собственно, и пришлось заниматься составлением аутентичного русского текста, и это было много раз и во многих местах, в том числе и в этом журнале сказано — т. е. не знать этого Вы не могли), я нахожу крайне предосудительным — неважно, по невнимательности это произошло или Вы сознательно хотели фальсифицировать ситуацию.

Понятно, что у Вас там в «Частном корреспонденте» нет чего-то, что можно было бы назвать редактором (иначе ссылку бы Вам поправили, поскольку в прошлый раз на это безобразие уже довольно громогласно указывал Глеб Морев), но это и означает, что ответственность лежит целиком на Вас. Мне кажется, это минимум, которого можно было бы ожидать от профессионального филолога и литератора.

Из письма Нине Николаевне Садур, или Премьера книга, говоря по-коммерсантски

Нина Садур спросила меня, не знаю ли я, почему ее ни с того ни с сего обидели.

Я тут «окунулась» в текущий литпроцесс… чувство, что литераторы скоро будут бить друг друга. Вышла год назад <..> книжка финки Родкирх про 11 русских писателей. Так в «коммерсанте» какая-то нарицкая или новинская написала, что я там лишнее имя, так как совершенно неактуальна уже лет десять, и была случайнмы лицом вообще в литературе, когда-то гремела и теперь пустое место и т.д. <...> Что я ей сделала? <...>

Вот, для справки выступление г-жи Наринской:

Премьера книга (sic! — по крайней мере, в сети)

В издательстве НЛО вышла книга «Одиннадцать бесед о современной русской прозе». В нее вошли интервью, которые шведская журналистка и переводчица Кристина Родкирх взяла у Бориса Акунина, Евгения Гришковца, Эдуарда Лимонова, Юрия Мамлеева, Виктора Пелевина, Людмилы Петрушевской, Нины Садур, Владимира Сорокина, Татьяны Толстой, Людмилы Улицкой и Михаила Шишкина. Уроки из этих бесед извлекала AHHA Ъ-НАРИНСКАЯ.
Читать далее