Кто бы сомневался —

кто бы ни стоял за вульгарным осьминогом Паулем, он свое дело знает.

Игра была по цвету, вкусу и консистенции похожа на сырую мидию, с помощью которых пророчествует Паульхен, и не заслуживала никакого победителя. Я уже подумывал, что надо на ходу ввести новое правило: если после 120 минут команды не забьют ни одного гола, должен придти лесник, прогнать их к чертовой матери с поля, а чемпионом мира объявить сборную России (а лучшим игроком — Аршавина). Но испанцы, конечно, закатили шара, поскольку очевидным образом продали душу вульгарному октопусу Паульхену или его хозяину.

Ну ладно, испанцы так испанцы, нам-то какая безразница? Пусть пока радуются — на следующем чемпионате сборная Каталонии им вставит пистон так, что мало не покажется.

Но и это нам без интереса.

Главное, что «Зенит»выиграл две игры подряд и опережает коней на шесть очков, а конеедов — на семь. Понятное дело, всё и вся «Газпром» купил. Добрый «Газпром», купи нам еще, пожалуйста, Томаса Мюллера, он очень хороший игрок, наглый, как танк. У него теперь есть «Золотая бутса», как у Саленки, который был тоже наглый, как танк. Но глупый, как гаубица, доказательством чего (если это нуждается в доказательствах) может являться хотя бы переезд в Киев.

К слову говоря, кто-то (тоже не очень умный, но, конечно, не Олег Саленко) сказал, что Петербург — первоклассный европейский город, созданный второсортными итальянскими архитекторами. С этим высказыванием, ни в первой его части, ни во второй, я не согласен — не такие уж они и второсортные, все эти Растреллии, Гваренгии и Трезинии. Но главное, Петербург — вовсе не европейский город и никогда им, слава Богу, не был. Впрочем, об этом я много писал в свое время. Но к «Зениту» я, пожалуй, согласен применить это изречение — в будущем сослагательном: когда-нибудь он будет великим европейским клубом, созданным второсортными европейскими тренерами.

Читая ленту подписки

Петр I: «Флаг белый, поперек этого имеется синий Андреевский крест, коим Россию окрестил он»

Иосиф Бродский: «По сей день я полагаю, что страна только выиграла бы, имей она символом нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп и молот, а флаг русского флота — наш славный, поистине прекрасный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне».

полностью (кроме заглавия) взята запись kabibonokka (за что благодарю).

__________________

Правильно понимал Иосиф Бродский (и это правильное понимание было одной из необходимых составляющих его величия): только Россия Петра — наша вечная родина, Россия Петра — то, что должно быть построено (не восстановлено, потому что в полностью проявленном виде ее никогда не существовало, а хотя бы на четверть или на треть только два раза — при самом Петре и, может быть, при Екатерине Великой).

Позволю себе напомнить отрывок из давней записи, приятно (для меня) пересекающийся с вышепроцитированным:

…я вообще люблю всё про Петра Великого, кроме, разумеется, прямой и злобной клеветы на него, на гения и полубога, на зиждителя, которому мы обязаны всем — и Петербургом, и Кантемиром (не кончись так печально Прутский поход, не было бы у нас сатир Кантемира), и Пушкиным (надо же уметь так негритят покупать!) — ну, да и всем. Всё, чего он касался, в конечном итоге превращалось в поэзию. Иногда через несколько поколений. Единственная Россия, которая имеет смысл, — это Россия Петра. А не московское царство и не советское псарство.

Может быть, это связано с обстоятельством, так прекрасно в свое время сформулированным Тептелкиным-Пумпянским в «Классической традиции»:

В начале 1760-х гг. появляется уже московская поэзия и московская ода. Ее <...> можно отличить от петербургской: исчезает подавляющее сознание чудесных судеб России — типично петербургское отношение к Петру — звон могущественных ямбов.

Ну и, конечно, Бродский прав: не двуглавый орел, которого прежде надо было делить с трухлявыми австрияками, а теперь с полинялыми албанцами; и, конечно же, не погнутая свастика серп-и-молота; андреевский флаг? Проблемы герба это не решает, но андреевский флаг как государственный? Поэтическая идея. «Чудовищно, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело…» Пожалуй, я мог бы к ней привыкнуть, хотя и против бесика, собственно, ничего не имею.

Есть такое замечательное сообщество для друзей XVIII века —

[info]18century_ru
— я его тихонько читаю.

Вот там сегодня [info]lev_usyskin опубликовал перевод голландского стихотворения, написанного Elisabeth Koolaart и прочитанного впервые в 1717 в день посещения Петром Первым дома поэтессы (вернее, ее мужа, конечно), прочитанного проф. Аммануэлем Вагемансом на пленарном заседании II Конгресса петровских городов.

ВЕЛИКОМУ ГОСУДАРЮ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПЕТРУ АЛЕКСЕЕВИЧУ, ИМПЕРАТОРУ ВСЕРОССИЙСКОМУ, И ПРОЧАЯ, И ПРОЧАЯ, И ПРОЧАЯ

Героев воспевать привыкшая давно,
На флейте иль на цитре — все равно,
Их возносить туда, где солнце лишь одно, —
Забудь героев.

Оставь Ахилла, как ни славен он;
Не пой о Цезаре, не нужен Сципион,
И царь Ликург, что людям дал закон,
Их жизнь устроив.

Атланта славь, что держит на плечах
Весь Север! Россов царь — у мира на устах.
Вождь христиан, о в скольких же краях
Свой стяг он поднял!

Сия награда с бою им взята;
Из волн понтийских вышла слава та,
Когда у турок, ненавидящих Христа,
Азов он отнял.

и т. д.

(пер. В. К. Ронин)

Перевод поначалу очень хороший, потом заметно устает, но все равно произведение замечательное.

Заодно поздравляю с 300-летиям взятия русскими войсками крепости Выборг, построенной шведскими колонизаторами на территории Новгородской Водской пятины:

«15 июня. Адмирал Граф Апраксин … имел торжественный вход в Выборгскую крепость где встретили два Коменданта Аминов и Стренстраль с Штаб-офицерами и бургомистр с купечеством и поднесли на серебренном блюде ключи крепости. При входе со всей крепости производилась троекратная пушечная пальба и когда Адмирал поровнялся против гаубтвахты, то Его Царское Величество будучи полковником Преображенского полка стоял в строю и отдал честь ружьем… Генерал-Адмирал приказал Штандарт Царского Величества поставить на ланг Герман и от всех ворот снять Шведские гербы львы и поставить гербы Царского Величества орлы» (Летопись Выборгской крепости).

примерно оттуда же.

Петр был не тронален

Предыдущей записи вдогонку:

«Это мой Петропавловский вальс, — объявил он. — Я люблю Петропавловку, я, наверное, татуирован Петропавловкой, потому что она не трональна, а вот улица Росси — трональна, — непонятное поначалу слово «трональна» музыкант почти пел. — …Петр был не тронален… Все думают, что царь — это… — и под пальцами музыканта зловеще загремели аккорды государственного гимна, — а Петр был велик, как величественна осень… Какая власть, такая и музыка… Сегодня в музыке нет романтизма…»

Это говорит Олег Каравайчук. Ссылки не даю, потому что запись у varven а) подзамочная, б) без ссылок на источники. Там еще много всякого зернистого есть, это, вероятно, расшифровка какого-то фильма о нем. Кто дружен, пусть сходит.

Но какая замечательная фраза (если ее немного усовершенствовать), просто на зависть:

Петр был велик, как осень.

Такой урожденный авангардист. А музыка — я, конечно, не специалист и ни в коем случае и не претендую, это просто ощущение: предавангардная.

Да, насчет наволочки: там говорится о желтом вязаном мешке с узором в форме фортепьянной клавиатуры.

Попутные радости:

А вот сайт saint-petersburg.ru сообщает, что

Особняк писателя Владимира Маяковского на Шпалерной решено продать

Акционерное общество «Талиона» приняло решение о продаже бывшего дома-особняка писателя Владимира Маяковского на Шпалерной улице, 18, сообщили «Санкт-Петербург.ру» в пресс-службе компании.

Общая площадь здания, построенного по проекту Саввы Чевакинского и состоящего из 7 представительских апартаментов и 10 залов и атриума, — 4 тыс. 900 кв. м. «Талион» получил разрушенное пожаром здание на инвестиционных условиях в 2001 году, а после окончания реконструкции в 2006 году стал его собственником. Компания сдает резиденцию в аренду за 1-1,3 млн руб. в сутки.


Для неместных сообщим, что под «особняком писателя Маяковского» имеется в виду Шереметевский дворец, в котором размещался ленинградский Дом писателей им. В. В. Маяковского, в начале 90-х гг. подожженный с разных сторон, что твоя Воронья слободка (да простит мне Бог цитату из Ильфа и Петрова).

Некоторое время назад чрезмерно добрая и через то несправедливо страдающая Валентина Ивановна Матвиенко предоставила ленинградским писателям (для чего, собственно? — поужинать с мордобоем сейчас много где можно; шучу-шучу, нужная вещь, конечно — как же, писатели, да без особняка, позор и безобразие!) другой особняк, или же, справедливо замечают, особнячок, а то и флигелек, на Звенигородской улице, рядом с новым метро. Запустили туда оба «Союза писателей», один другого краше. Интересно, долго ли продержится? (Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что умные люди в администрации задумались о пожарной чреватости и приняли меры. Основная мера — посадили за все отвечать некоего, естественно, Хайкина, ему стало быть, и сидеть. Ну-ну, посмотрим)

Добрая Валентина Ивановна открывает новую коммунальную квартиру.

Текущее чтение и вопрос:

Приехал 5-й том «Словаря русских писателей» — смотрю на него со странным чувством. Нас на него в конце восьмидесятых годов, будучи членом Союза писателей, подписал Сергей Евгеньевич Вольф, через «Лавку писателей», разумеется. И вот ровно двадцать годков пролетело, и Сережа тем временем умер, а мы тут и добралися как раз до буквы «Сы». Даже немного страшно — вот, кажется, выйдет через годик-другой последний том и тут… мы проснемся. Скушаем яишенку с алеющими в ней треугольниками колбасы из мяса степных животных, выпьем чаю индийского со слонами из заказа и поедем «в город» — в «Сайгон», встретиться кое с кем «по делу» (кавычки обозначают, что никаких дел у нас, собственно, нет и не предвидится, а нам нужно взять или отдать книжку какую-нибудь и обойти букинисты на Невском и Литейном) и выпить маленький двойной, изготовленный сиреневокудрой Людмилой Прокофьевной в огромных затененных очках.

Тут плавный переход к т. н. «Сумеркам Сайгона», приехавшим с той же оказией. Книга тоже тяжелая, но, конечно, далеко не такая полезная, как «Словарь русских писателей». Читал, читал, дочитал с облегчением. Уж больно много человеческой белиберды, особенно когда дело доходит до «нашего» времени — до 80 гг.

Конечно, никаким завсегдатаем «Сайгона» я никогда не был, хотя и жил и ходил в школу совсем поблизости. «Сайгон» был очень удобным местом для встреч, там был лучший кофе в городе, но… люди, простаивавшие там часами…днями… жизнями… — ну, это такие люди.

Грустно, что умерла Людмила Прокофьевна — из трех знаменитых Люсь (еще были книжная и парикмахерская) она была самая величественная и благосклонная к людям. А Колесо, оказывается, жив. А знакомый в юности белесый фавн Саша Богачев, оказывается, подался в свое время в монахи и был зверски убит жителями прилежащей к монастырю местности. Что бедный МАрик Мазья умер, так это я знал случайно… Ну, и вообще, конечно, много знакомых имен, много знакомых лиц на незнакомых фотографиях… Ладно, всё это дело частное и общекультурного интереса не имеет. Хотя утверждает обратное.

А вот, может, скажет мне лучше кто-нибудь: какие были книги у Бориса Куприянова (кроме романа в стихах 2005 г. изд-ния) и где их можно найти в Петербурге (включая роман). Много лет назад, издавая альманахи «Камеры хранения», мы имели дело с Немтиновым (это издатель «романа в стихах»), но контакт давно утрачен. «Сумерки» эти, спасибо им, пусть бестолковые на всю голову, а напомнили все же о Борисе Куприянове, и я снял с полки альманах «Круг» с дарственной надписью бедного Володи Шенкмана и стал завывать куприяновские стихи оттуда — совершенно замечательные по фактуре. Я его стихи всегда любил и всегда было очень жалко, что он перестал их писать (впрочем, если ему так счастливее живется — то и правильно сделал).

Но какое-нибудь разумно устроенное собрание его стихов все же следовало бы иметь в разумно устроенной литературе.

Алик Ривин о Ленинграде: увы, все люди здесь — прыщи

Заканчивается подготовка (Г. А. Левинтоном и И. В. Булатовским) первой книги Александра Ривина. Где выйдет — не спрашивайте, это еще не окончательно ясно. В условиях экономического кризиса и эксмизации всей страны мы и про свои собственные сочинения не знаем, где что выйдет если вообще да и нужно ли это.

Любезности Игоря Валерьевича Булатовского обязан возможностью показать одно более чем в своем роде замечательное стихотворение Ривина.

***

Слез неба чистых не проси у бляди
и сахара в соленом не ищи,
Одессы не откроешь в Ленинграде,
увы, все люди здесь — прыщи.

Все девочки здесь критику читали,
все мальчики французски говорят,
все делали аборты, все глотали,
кто любит в рот, кто брезгует — тот в зад.

И это жизнь? И этой жизни ради
влачить, как … , постылое житье,
ходить испрашивать у каждой бляди,
как ей понравится моё в ее глубинах битиё?

Да, я любил деваху не такую,
и вот она как птичка смылась в даль,
и я пишу и плакаю в сухую,
хоть всякое о Нине я слыхал.

Но сурово брови мы насупим,
и смолчим, и бросим ревновать
к прошлому, и в нынешнее вступим:
Нина — это не ее кровать.

Я люблю тебя и, значит, всё в порядке,
ничего не думал, ничего не знал,
были мы влюбленные ребятки,
были мы жидовские цыплятки
и ходили писать на вокзал.

Там и еще есть поразительные, может быть, выковыряю под настроение еще одну-другую инку изюма.

Фильм о Борисе Понизовском


via kritmassa, которому за это большое спасибо.

Фильм Льва Лурье — сам по себе довольно печального уровня. Диктор разговаривает закадровым голосом из «Телевизионного ежа» или «Человека и закона». Лурье, вероятно, и сам не понимает, что говорит, особенно когда дело доходит до театра — в МДТ, видите ли, пользуются сейчас открытиями Понизовского. А почему не во МХАТ им. Горького? Художник Белкин, признающийся, что не придавал значения «брошкам» Понизовского, каждая из которых в тысячи раз ценнее, чем все картины художника Белкина, вместе взятые, и это было и тогда совершенно ясно. …Кнайфель, правда, очень милый.

За слово «актуальный» применительно к любому виду искусства я бы ставил к стенке и оставлял стоять, пока актуальность не наступит.

Но картины и кадры есть драгоценные. Хотя лучше бы кто-нибудь архив Понизовского издал. Кому, впрочем? В обоих смыслах.

А интересно, фильм Максима Якубсона с роликом, где Понизовский и Аронзон на юге, и где похороны Понизовского, — он есть где-нибудь в сети?

Стихи как таковые (Бедный Генделев…)

Алфавит в произвольном порядке № 10: «Г»

Михаил Генделев

Я с ним два раза в жизни обменялся рукопожатиями — один раз на мельнице Монтефиори в Иерусалиме, второй, кажется, в «Пирогах на Никольской», во всяком случае, в Москве.

Один раз пошутил — не столько про него, сколько не про него, что с подозрением отношусь к поэтам, чьи фамилии по корню связаны с торговлей: «Händel», «Handel» — «Гендель», «Гандель».

В Институте водного транспорта — вдруг сейчас вспомнил! — я учился вместе с маленьким, круглым и смешливым троечником Леней Эпштейном, генделевским каким-то племянником (дядя уже был в Израиле, поэтому племянник понижал голос, доверяя).

Но главное: в конце семидесятых годов (совсем в другом месте — в архиве второго моего института, Финансово-экономического, где на потертом диване я проводил значительную часть учебного времени) подвернулась мне случайно машинописная «сплотка» с некими безымянными стихами. Кое-какие из этих стихов, сонетов — что я уже и тогда не особенно одобрял (но стихам шестидесятых годов — а стихи были явно шестидесятых годов — до известной степени прощал) — были совсем замечательные, а главное, томили анонимностью. И никто их не знал. По моим расчетам выходило, что кроме как Генделеву, некому было их написать — больше ни на кого из заметных стихотворцев «неофициальной поэзии» они похожи не были. Небольшая проблема была в том, что и на Генделева — по крайней мере, как он в то время «доносился» из Израиля — похожи они были тоже не особо.

Почему-то эта подборка окружалась таинственностью и конспиративностью (впрочем, таинственность и конспиративность были обычным средством против тяжелой советской скуки). Мои расспросы воспринимались неблагосклонно. «Источник текста», т. е. некто, попросивший заведующую архивом, Алену Турро, перепечатать ему эти стихи, долго отмалчивался, отсмеивался, смотрел на Алену укоризненно, потом все же неохотно и отрывисто бросил: «Юра Динабург». На чем я и успокоился — Динабург так Динабург, мне-то какая разница.

Значительно позже, во времена уже Живого Журнала, любезный и осведомленный Герман Лукомников (спасибо ему еще раз) обратил мое внимание на запись Конст. Кузьминского о Генделеве (давать ссылку на нее в день генделевской смерти было бы не очень уместно, больно уж злобна), где приводился один из сонетов той старой «сплотки». Всё же тогдашний мой расчет был верен — Генделев…

Вот это стихотворение. Мне оно и сейчас кажется замечательным, а строчка про Кайрос и более того:

СОНЕТ НА СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ

(Из цикла «Сонеты января»)

А. И.

Уповай, Петербург, на почти европейскую душу.
Примеряй — он расейской порошей припудрен — парик.
Будет дело в Сенате: в одной из парадных задушен
гость, случайно зашедший на маленький спичечный вскрик.

Приговор станет легок и прост, ибо кто-нибудь будет заслужен,
вероятно, — убийца, и можно с собой на пари,
что меня обвинят, и простят, и нельзя говорить,
как творился допрос, и как я признавался от стужи,

что поджечь собирался поленницы старых кварталов,
в багряницах согреть богаделен имперских костяк,
где, к карнизам когтясь, память прежних костров обитала…

Бог Счастливого Случай, Кайрос — задушен в гостях.
Я в тени Герострата, точнее, его пьедестала.
И с какою мне скукой желание слова простят.

Есть еще два стиха из этих, как выяснилось, «Сонетов января», которые я до сих пор помню: «В шатрах ахейцев женщины кричали, / и до утра не проспались цари…» По-моему, замечательные!

Удивительно, конечно, это сгущение поэтической талантливости, произошедшее в Ленинграде 60 гг. — поневоле начинаешь верить в сумасбродства Л. Н. Гумилева — про космические лучи, под углом падающие на закругление земли и отпечатывающиеся полосой. Правда, в этом случае, луч должен был не плашмя упасть, а даже как бы отвесно вбиться . И расплющиться лепехой величиной примерно с Куйбышевский и Смольнинский районы. Ну, может, еще и кусочек Петроградского туда же.

Кто как отпущенным ему даром распорядился — это, конечно, совсем другая история, да мы сейчас и не об этом.

Пусть будет желтая иерусалимская скала Михаилу Генделеву пухом.