отмечаем очередные пять тысяч кликов, набранные статьей Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», опубликованной (по-русски) 14.09.2009.

Вчера количество кликов превысило 25 000, но — повторюсь — тридцать тысяч и далее мы отмечать не будем, ну, сколько уже можно!

Не говоря уже о том, что описанная в статье ситуация не столько изменилась, сколько пошла на следующий виток развития, еще более бредовый: описанные в специальном отступлении о «соцреализме для (полу)грамотных» — улицкие, быковы и пр. теперь не просто окормляют массы в смысле пятикопеечной духовности и двухкопеечной проблемности, но они теперь «борцы и революционеры» — водят толпы ошалевшей от сытости, скуки и собственной бессмысленности (в т. ч. и воспитанной такого рода литературой) интеллиhенции по московским улицам. Причем главный предводитель — автор развлекательных исторических романов Акунин-Чхартхишвили. Что интересно, «политикой» (потому что это, конечно, не политика) он занимается не под собственным именем (на что, конечно, имеет право любой человек), а именно в качестве Б. Акунина, т. е. преуспевающего литхалтурщика, нарубившего кучи «бабла» и именно поэтому, очевидно, считающего себя вправе «водить народы».

«Вот так нравы! Но по правде сказать, ни одного тут нрава нет; тут одни деньги.», как сказал архимандрит Антонин о нравах греческого духовенства («Из Румелии», за цитату благодарю д-ра А. Я. Гутгарца).

Ну хорошо, с быковых и улицких спроса никакого нет, это с ног до головы выползни из советской пещеры, но г-н Чхартхишвили все-таки (надо предполагать) (был) культурный человек, языки знает, книжку читал… Интересно, понимает ли он, что в качестве тривиального писателя влезая в окормление масс и революционное вождение, выставляет и себя, и общество, которому принадлежит, на полное посмещище. Или (последнее) и является его целью? Я вообще полагаю писателей, лезущих в политику, идиотами, но где и когда Сержи и Анжелики Голоны и прочие Рокамболи «водили толпы»?

Ну ладно, я действительно несколько отвлекся.

Ну, горя у нас много всякого, оно, как известно, по свету шлялося, на нас набрело, да так и осталося — пьет горькую и читает Горького.

Но сейчас снова о Геннадии Горе и его стихах, естественно.

С одной стороны, очень радует, что гилейская книжка не проходит незамеченной — того мы ей с самого начала желали.

А с другой: вот и «Радио «‘Свобода'»» отметилось (кавычек мне не хватило, увы…):

Написанное в июне 1942 года, вскоре после эвакуации из блокадного Ленинграда, это стихотворение впервые было опубликовано в 2007 году в Вене в книге Геннадия Гора «Блокада». Двуязычный сборник, подготовленный к печати славистом Петером Урбаном, в России замечен почти не был, и лишь сейчас полное собрание стихов Геннадия Гора вышло в Москве, в издательстве «Гилея». В сборник «Капля крови в снегу» вошли 95 стихотворений 1942-1944 годов. Эта книжка, вышедшая скромным тиражом – 300 экземпляров – событие в русской поэзии. — заявлет г-н Волчек, ведущий программы «Поверх барьеров» (какие уж там барьеры, одни бульвары остались…). Для начала, так сказать, для разминки.

Если «двуязычный сборник, подготовленный к печати» Петером Урбаном «в России почти замечен не был», и, к слову говоря, мои восклицания на сей счет в тогда еще более или менее живом журнале, не говоря уже о большой статье в НЛО, то откуда, спрашивается, большинство людей (не считая, конечно, родственников и автора первой статьи о стихах Гора А. С. Ласкина, опубликованной при первой публикации горовских стихов в журнале «Звезда» №5, 2000; — сейчас эта статья значительно расширена и улучшена, на мой взгляд, — вообще не упомянутого в передаче) об этих стихах узнали? Кому, спрашивается я пачками рассылал пдф-ы австрийской книжки? С любезного, между прочим, разрешения издателя, что тоже, между прочим же, само собой не так уж и разумеется.

Кстати, и в «венском сборнике» было 95 стихотворений, если я в свое время не обсчитался.

Ну, я ладно — я себя через такие вещи не дефинирую, для меня это просто очередное забавное наблюдение нравов, но действительно останавливает внимание какая-то бессмысленная неблагодарность по отношению к Петеру Урбану, одному из самых именитых и заслуженных переводчиков с русского, который этими стихами восхитился, который с наследниками Гора договорился, который их перевел и нашел для них издательство и, к тому же написал длинную статью о Горе и блокаде, — вот на это я хотел бы обратить внимание почтеннейшей публики. Может быть, и без Урбана  эти стихи когда-нибудь вышли в России и «были бы замечены», только очень это было бы не в скорости, как сфорнулировал бы автор бессмертной пьесы  «Вас вызывает Таймыр».

Всё это, конечно, неважно, но характерно нехорошо, некрасиво, не по-человечески, не говоря уже о том, что само по себе утверждение о незамеченности «венской книги» не соответствует действительности. Она очень даже была замечена. Сначала мной. А через меня и многими другими — в том числе в России.

Вполне достаточно было бы сказать Петеру Урбану спасибо и воздержаться от рассуждений о «замеченности в России», надежных сведений о которой всё равно нет и быть не может. И всё выглядело бы значительно пристойнее.

А так, сама по себе передача вполне интересная. Много существенного мемуарного и вообще любопытного (парамоновская чушь отсюда, конечно, автоматически исключается — обычная его «философия у пивного ларька»; есть такие народные мудрецы, которые между седьмой и восьмой кружкой вдруг начинают понимать всё и спешат поделиться этим пониманием со всей очередью, а в первую очередь с Зиной-подогрей-кружечку-цыпонька).

… Дм. Быков — это, конечно, С. В. Михалков нашего… гм, вашего времени. Того и гляди гимн напишет. А то и три.

А Борис Акунин — в натуре Юлиан Семенов. С чем — т. е. с кем — мы вас и поздравляем.

… вы, конечно, не рабы. Вы — арабы.

В OpenSpace колонка М. Н. Айзенберга «После мастер-классов» — очень рекомендую это изящное и одновременно глубокое размышление о природе поэтического языка.

Что касается фактической стороны, предоставляю право суждения лицам, более знакомым с тем, что называется «современной литературной жизнью в России» — мне эта «жизнь» кажется, к сожалению, существующей в формах, пародирующих старые советские институты (включая, конечно, Литературный институт, пародирующий сам себя) — только вместо ВЛКСМ и ВЦСПС оплачивают все это банкиры и прочие фаундейшены.

Впрочем, опираясь на знание человеческой природы как таковой, возьму всё же на себя смелость утверждать, что высказанное Михаилом Натановичем суждение о том, что что за год «уровень начитанности молодых авторов повысился (так что напрасно ругают нашу молодежь). Было несколько человек, которым не приходилось объяснять, кто такие, например, Сатуновский, Некрасов, Аронзон, Еремин и почему без знания их вещей разумная деятельность в русской поэзии невозможна«, свидетельствует о доброте и благосклонности автора, но — насколько я представляю себе природу «молодых литераторов», на самом-то деле, как и в прошлом году список их ориентиров ограничивается «именами Бродского, Гандлевского и Рыжего«, а дальше по-прежнему идут «либо местные авторитеты, либо что-то совсем несусветное, А. Кабанов какой-нибудь«. А просто некоторые прослышали, кого следует называть, чтобы понравилось руководителю творческого семинара (он же мастер-класс). А сами не то что Кабанова (не знаю, кстати, как его ударять — Кабáнов или Кабанóв; впрочем, это совершенно безразлично) обожают, а прежде обожают всего друг дружку (Ну ты, старик, гений, все эти Бродские и Орлуши тебе в подметки не годятся. — А ты, старуха, не только Цветаевой круче, но даже Верочки Полозковой! — Но пока надо смирнехонько сидеть, как зайчики, прижимая ушки к голове, пока не получим пропуск в БОЛЬШУЮ СОВЕТСКУЮ (пардон, российскую) ЛИТЕРАТУРУ — тут-то мы им покажем, кто тут главный новый новый реалист (авангардист, традиционалист, космист… — нужное подчеркнуть)) — если, конечно, природа молодых литераторов не слишком изменилась за последние двадцать лет, что мои сторонние наблюдения не подверждают. В принципе, ничего страшного в этом нет — это нормально. Но обольщаться прижатыми ушками всё же не стоит.

Дальнейшее не имеет непосредственного отношения к замечательной статье М. Н. Айзенберга, но по смежности ассоциаций: в последнее время мне всё больше кажется продуктивным взгляд на современную российскую литературную (и культурную) жизнь как на систему наслоенных пародий: неосознанно пародируются как формы существования старой советской культуры (о чем выше уже была речь), так и формы (понаслышке и понаглядке перенятые) существования западной культуры. Понятно, что первая пародийность растет изнутри, из естественного воспроизведения закодированных в культурно-общественном сознании форм (в общем, не функционирующих в отрыве от БАМа, балета и космоса), вторая же идет извне — из желания сделать «всё, как у людей» — биеналле-триеннале всякие, гранты и их дети (из чего, конечно, получается тоже ничего — сплошное обезьянничанье). Есть еще довольно узкий, но для меня, по моей личной истории и биографии, заметный сегмент этого пародирования внешних форм — премия Андрея Белого и банкетно-фуршетный слой вокруг нее, паразитирующий на внешних формах неофициальной культуры советского времени. К сожалению, за двадцать лет практически не удалось породить оригинальных, т. е. устойчиво исходящих из новой культурно-общественной ситуации форм существования серьезной литературы. Виноваты в этом, конечно, все мы вместе — и те, что уехали, и те, что остались. Но теперь уж, видимо, ничего не поделаешь — думаю (и много раз уже с сокрушением говорил), что эон проигран.

А молодые поэты — те, конечно, всегда в массе своей одинаковы. Другое дело, что интерес представляют только те, которые в конце концов уходят из «своей массы», становятся одиночками и/или находят себе среду, независимую от года (и места) рождения. Речь идет, конечно, о единицах. Но речь, по сути, всегда идет о единицах, если, конечно, мы не занимаемся социологией литературного процесса (чем мы, впрочем, сейчас как раз и занимались).

письмо С. И. Бернштейна (если кто не знает, создателя коллекции голосов поэтов на валиках и вообще заметного ученого) к Юрию Юркуну по поводу смерти Михаила Кузмина в 1936 г. Существенным, и жизненно существенным, является нижеследующее место:

Что поделаешь? Все мы признали благотворность без нашего участия происшедших в окружающем мире перемен, но мало кто из наших поколений и нашего круга сумел нераздельно войти в стройку новой жизни; каждый носит в себе одновременно растущего гражданина бесклассового общества и доживающего участника или хотя бы активного свидетеля эпохи символизма и акмеизма. В таком ублюдочном состоянии трудно сохранить свежесть творческих сил, и все мы занялись малыми делами и разбрелись. Но вот, когда уходит из жизни один из крупнейших деятелей эпохи, к которой прикован и я, тогда просыпается страстное желание творческой работой сблизить прошлое и настоящее и прошибить лбом стену — разъяснить [зачеркнуто: внушить] современникам — тем, кто живет целиком в [зачеркнуто: настоящ<ем>] современности, — что те идеалы, которыми жили мы и которые не перестали быть для нас идеалами, те ценности, которые создавали наши великие сверстники, — не умирают, и, каковы бы ни были заблуждения и недомыслия нашей эпохи, остаются ценностями непреходящими.

Здесь мы в концентрированном виде наблюдаем канал, по которому происходило в советских условиях превращение людей «старой культуры» в протоплазму, именуемую советской интеллигенцией. Оно шло через признание правоты большинства, через признание правоты силы, через признание правоты. Причем правота была важнее страха и/или выгоды.

Конечно, за этим превращением в советского человека можно понаблюдать на развертке десятилетий, медленно переворачивая страницы дневников К. И. Чуковского, где обмен восторгами (при одновременном отбивании ладошей) по поводу товарища Сталина с «полупоэтом Пастернаком» (по выражению Даниила Хармса) на каком-то съезде — только небольшой этап большого пути.

Но здесь мы видим кристалл, осевший в сознании рядового (или даже не очень рядового) интеллигента в результате этой страшной химической реакции превращения.

Рекомендую также в конце публикации три записи чтения Михаила Кузмина — очень плохие по качеству, но всё же слышно, что «мяукает» он в принципе так же, как мяукают на соответствующих записях Гумилев и Мандельштам, но, конечно, сильно спокойнее. Вполне возможно, что мяуканье это вовсе не относится к манере чтения стихов, а отражает нормальное русское произношение того времени, как известно погребенное под обломками дореволюционной русской не только культуры, но и антропологии. Мы говорим по-русски совершенно непохоже на то, как говорили люди (и не только образованные) до революции, в европейских языках даже существуют два русских акцента — один «старых эмигрантов», мягкий, глубокий, похожий, в принципе, по звукоизвлечению на большинство славянских акцентов, — и «наш», «советский», плоский, резкий и неартикулированный. Интересно, что эта же разница акцентов существует между западно- и восточноукраинцами, говорящими, скажем, по-немецки: Восточноукраинский акцент очень близок к современному русскому, западноукраинский — похож на польский и чешский акценты.

Сегодня, выходя из дому, подал руку собственной жене. Жена от неожиданности пожала протянутое. Поцеловал ее в обе щеки и ушел.

Это, конечно, результат пяти дней Франкфуртской книжной ярмарки — было пожато примерно 250 рук и поцеловано примерно 500 щек (включая сюда воздух возле некоторых щек) — у нас тут при встрече-прощанье целуются дважды. В Швейцарии, между прочим, трижды, но мы пока не в Швейцарии.

Ярмарка была из самых приятных за все 20 лет, что мы туда ходим. И не только потому, что благополучно устроились некоторые начатые литературно-издательские дела и затеялись новые затеи, о которых читатель нашего маленького бюллетеня будет узнавать по мере их осуществления. Нет, дело еще в том, что общая атмосфера как-то неожиданно очистилась, люди были веселы и спокойны и как один говорили, что очень довольны ярмаркой — первый раз на моей памяти (немец по своей природе так же склонен к жалобам и ворчанью, как и русский, так что обычно все жалуются — на дороговизну стендов, плохую организацию, деловую бессмысленность, жару, ворующих посетителей и т. д.). Не то что устроились какие-то особые выгоды, этого не утверждал никто из наших знакомых, издателей среднего и малого звена, но… было как-то… хорошо.

С чем это связано — о том надо бы еще подумать. Пока что рабочая гипотеза: намечающийся уход больших коммерческих издательств в виртуальную сферу — к электронным книгам, куда их толкают консультанты и прочие экономические предсаказели с бубнами и оленьими лопатками. Книга как таковая, похоже, будет оставлена малым издательствам, и они это чувствуют.

И еще одно. Все, кажется, поняли, что державшаяся в Германии по давней традиции утопия коммерчески осмысленного издания серьезной литературы больше не существует. Среднее звено издательской системы исчезает или уже практически исчезло. Остаются большие издательства, распростряняющие идиотизм, — и малые, принципиально некоммерческие. Поэтому последним следует расслабиться и получать удовольствие. И они получали.

В русском отделе мы, конечно, не были (один раз проходили мимо, уже после закрытия ярмарки, по дороге на выход) — по нехватке времени и полной бессмысленности его посещения, но хочу поблагодарить Андрея Курилкина за дарение, а Николая Охотина за привоз и передачу блокадной книги Л. Я. Гинзбург.

что профессор МГУ считает, что

«Америку ненавидят все, даже американцы. Антиамериканизм — это, пожалуй, главное, что сегодня объединяет человечество. Антиамериканизм становится синонимом самоопределения человека… Поэтому «смерть Америке» следует написать на щите в качестве лозунга всех тех, кто хочет гуманного миропорядка. Пока Америка не будет разрушена, уничтожена и раздавлена… мы будем находиться под постоянной угрозой… Бороться с Америкой надо не только словом, но и сердцем, мыслью, а главное — действиями. Америке надо положить конец. Люди, которые не ненавидят сегодня Америку, не являются людьми вообще.»

Ну, красоты дугинского гиперболизма мы обсуждать не будем, но в смысле антиамериканизма он, скорее всего, совершенно прав. Это соответствует и моим наблюдениям. Но чтобы не быть голословным, приведу небольшую подборку цитат. Это практически случайная выборка цитат из немецких газет, Ольга Мартынова сделала ее, когда рецензировала американскую (говорит, очень хорошую) писательницу Лидию Дэвис и заинтересовалась, что и как вообще пишут в немецкой прессе об американской литературе и об Америке в связи с ней: Очень похоже на даже не «Иностранную литературу», а на «За рубежом» восьмидесятых годов — все неизбежно сводится к одному, к близкому краху.

Die US-Schriftstellerin Jennifer Egan hat mit «A Visit From the Goon Squad» einen großartigen Roman über die verlorene Zeit einer neuen
Generation geschrieben. Denn was durch diesen Reigen an Personen und deren privaten und beruflichen Turbulenzen durchscheint, ist auch ein gesellschaftlicher Wandel zum Konsumismus, in dem der amerikanische Traum der Selbstverwirklichung keine Berechtigung mehr hat.
…
Schöne, neue, bedauernswerte Welt.

Dominik Kamalzadeh DER STANDARD, Printausgabe, 20. 7. 2011

Американская писательница Дженнифер Эган написала великолепный роман («A Visit From the Goon Squad») о потерянном времени нового поколения. Ибо сквозь взаимосцепления героев романа и их личные и профессиональные треволнения проглядывает общественный поворот к консумизму, в котором у американской мечты о самовоплощении нет уже никакого оправдания.

Прекрасный, новый, огорчительный мир…

Доминик Камальзаде, Дер Штандарт (Вена), 20.7.11

US-Romancier Gary Shteyngart entwirft in «Super Sad True Love Story» die USA als faschistoides Land, das in Konsumismus und Schulden versinkt … Trotz solcher Drastik entwirft Shteyngart eine in ihren Grundzügen erschreckend vertraut wirkende Dystopie.

Dominik Kamalzadeh/ DER STANDARD, Printausgabe, 29.7.2011

Американский романист Гэри Штейнгарт показывает в «Super Sad True Love Story» США как фашистоидную страну, тонущую в консумизме и долгах. … Несмотря на всю грубую наглядность картины, Штейнгарт создает очерк пугающе знакомой в основных чертах антиутопии.

Доминик Камальзаде, Дер Штандарт (Вена), 29.7.11

Erzählung über die Bush-Ära, über ihre Perversion amerikanischer Ideale
Dave Eggers erzählt in «Zeitoun», wie der Rechtsstaat unter dem Hurrikan Katrina zusammenbricht.
DIE ZEIT 2.3.11
Heinrich Wefing

Рассказывается об эре Буша, об извращении американских идеалов. Дэйв Эггерс рассказывает в «Zeitoun», как правовое годударство было разрушено ураганом «Катрина».

«ДИ ЦАЙТ» (важнейший интеллектуальный еженедельник), 2.3.11, Генрих Вефинг

…..

Rezensionsnotiz zu Frankfurter Allgemeine Zeitung, 09.08.2011 Eine Menge Stärken des Romans von Lauren Grodstein weiß uns die
Rezensentin zu nennen. Wie die Autorin mit dem amerikanischen Traum einer Mittelstandsfamilie aufräumt, hat Kirsten Voigt auf ganzer Linie
überzeugt.

Обзор рецензий во «Франкфуртер Аллгемеине Цайтунг» (одна из важнейших ежедневных газет), 9.8.11: «Рецензентка перечисляет нам большое количество достоинств романа Лорин Гродстин. То, как романистка расправляется с американской мечтой семьи из среднего класса, убедило Кирстен Фойгт полностью.
….

Ну и так далее, и тому подобное, я поленился переводить несколько цитат еще. В общем, можете мне поверить, про Россию в конечном итоге пишут, пожалуй, лучше. По крайней мере, дифференцированнее.

Конечно, всеобщая ненависть не является сама по себе никаким доказательством. Все всех ненавидят, а особенно евреев и русских. Американцев, кстати, как таковых не ненавидят — ненавидят американское государство и его военно-экономически-пропагандистский аппарат. Причем имеются в виду не только магометанские и православные муллы и безмозглые чегеварщики, а… просто … все. Почти все, разумеется. Некоторые на зарплате. Или бескорыстно любят большого босса. Но любовь, как и ненависть, ничего не доказывает.

Я лично думаю, что по сути-то профессор прав. Проблема, однако, заключается в том, что если вдруг взять и ликвидировать Америку, то и всем остальным не поздоровится, даже самым бородатым и мордатым, настолько весь мир опутан экономической, политической, медийной паутиной, замкнутой на США. Это их самая главная защита. Для мира разовая ликвидация США была бы подобна самоподрыву смертника. Как говорилось в одной старинной пьесе, «Так вы же и сами убьетесь, пане начальник!» Странно, что Дугин этого не понимает — он всегда был очень толковый и способный человек, я читал несколько его эссеистически-поэтических текстов очень хорошего уровня. Наверно, на него МГУ так влияет.

Следовало бы, конечно, изобрести способ мирного и осторожного разделения США на три сравнительно небольших счастливых государства, если не полностью, то на большую часть демилитаризованных.

Думаю, — Север, Юг и часть западных штатов. Или Восток, Центр и Запад (без Калифорнии, конечно). Понятно, что Аляску и Гавайи придется вернуть России, а Большой Техас и Калифорнию — Мексике.

И тогда бы всем настало счастье. Я бы и сам поселился в одном из таких государств, и с большим удовольствием. В Нью-Йорке, например. Или в Чикаго. Там в этнографическом музее замечательные вигвамы, где можно посидеть на бревнышках.

Думаю, американцам самим было бы выгодно исправить искривление истории, наступившее в результате изнасилования Северными штатами Южных.

Но пока еще не придумано такого способа, то нехай пока существует лучше.

ДОПОЛНЕНИЕ: Интересно, почему эти люди думают, что они могут писать, когда они и читать еще не научились. Думаю, простой тест для четвертого класса на понимание текста и его пересказ своими словами был бы непреодолимой преградой. То ли это телевиденье виновато (особенно в части понимания непрямого высказывания; спасибо Петросяну и Камеди-Клабу), то ли Интернет (по причине чтения каждой четвертой строчки), но факт остается фактом — ситуация трагическая, если учесть, что речь идет о литературных критиках и литературоведах.

письма Гольдштейна и всего, связанного с ним?

Я разговаривал с Гольдштейном всего пару раз, по телефону. Правда, один разговор был очень долгий, часа на два — он брал у меня интервью. Он мне тогда очень понравился — толковый человек, любящий литературу, живущий ею. Что он писал — нравилось мне по-разному, если речь идет о статьях и эссе. «Художественное» в его исполнении понравилось, кажется, только один раз — воспоминания о бакинской жизни, опубликованные, кажется, в «22» и, кажется, под псевдонимом (хотя вычислить его было несложно). Но симпатичен (вчуже) он был мне всегда.

Я могу до некоторой степени понять и этот нелепый поступок — написать письмо критику, который походя пнул твою книгу, особенно в те времена, когда было написано это письмо, и особенно, если ты привык к благосклонности московского бомонда. Еще царила иллюзия «единой русской литературы», объединившей все три свои ветви после искусственного разъединения, виной которому была Совдепия. Ужас , полагаю, был даже не в самом отрицательном отзыве человека, которого Саша по незнанию биографий и обстоятельств числил «своим», на «нашей стороне», уж как он ее понимал, а во внезапном подозрении, что вся иллюзия эта рушится, что ей уже недолго осталось… Я и сам освободился от остатков этой иллюзии сравнительно недавно, но рассудительные письма немзерам, не говоря уже о курицыных, писать бы, конечно, никогда не стал. Но у Саши была совсем другая жизненная история — из Баку в Москву на белом коне через Израиль, он не хотел и не мог, очевидно, понять, что совдепия живет и будет еще долго жить в людях и литературных структурах. Она только в первой половине 90-х гг. слегка затаилась, испугалась, притихла, перешла на заранее подготовленную позицию «пусть цветут сто цветов», а убедившись, что никто ей ничего не сделает, снова начала крепнуть и наглеть: «Эй, человек, сделай нам читаемо!». Пока не дошла до нынешнего своего состояния. Переписываться с ними со всеми, конечно, совершенно бессмысленно — и было, и тем более есть.

Но мало ли бессмысленных поступков мы совершаем, пока живы! То, что я здесь всё это (и не только это) пишу — тоже, по всей очевидности, бессмысленно.

Так что речь не о Гольдштейне. Речь также и не о мотивах публикации, хотя могу предполагать, что она была не имеющим к Гольдштейну и его вдове ударом в рамках каких-то московских отношений, неслучайно адресат так быстро и грубо отреагировал. Очевидно, Б. Кузьминский (с которым я, слава Б-гу, незнаком) воспринял эту публикацию как личный наезд, как чью-то расплату за неудовольствие или недоставление удовольствия. В некотором смысле, понять его возмущение можно, но кто же заставлял его заводить разговор про гонорар для вдовы и демонстрировать себя таким образом в качестве откровенного беспардонного жлоба? Впрочем, нынче они себя не стесняются.

Вообще заметно, что эта публикация проявляет в людях худшие качества — и нравственные, и интеллектуальные. Это видно и по комментариям в ОпенСпейсе, за исключением, конечно, комментариев божественной Нины Николаевны Садур, у которой — калькой с немецкого — «сердце на верном месте», и это серце умнее любого нашего ума. Это заметно и по записи обычно такого милого и олимпийски спокойного Владимира Березина, которому все же, на мой личный взгляд, не следовало бы ничего выносить из Литинститута (кроме диплома, если он для чего-то нужен, и юмористических воспоминаний), тогда бы, быть может, он лучше понял бы отношение к литературе таких людей, как Александр Гольдштейн. Никого он, конечно, не обидел, но сам себя немножко продал.

Может быть, это касается и меня — впрочем, это я уже предположил выше: писать всё это — не от большого ума, вероятно. Но как-то мне это сейчас всё равно.

об изд-ве ЭКСМО и серии «Сталинист», потому что ложная постановка вопроса, уводящая от социокультурной сути вопроса, никогда не стареет. Потому что всегда нужна. И вот пожалуйста: ответвление от этой дискуссии в превосходном журнале «Лехаим» — в июльском, свежевыходящем номере:

Мнениями на сей счет поделились Андрей Василевский, Борис Пастернак, Борис Куприянов, Евгений Попов. Дискутировать ни с кем из них не стану, а просто повторю комментарий, написанный мною в связи со всей этой историей в журнал Д. В. Кузьмина от 13.04.2011. Привожу — с некоторой редактурой и в расширенном виде — это суждение здесь, хотя, конечно, понимаю, что лето, у всех в голове только отпуск и Путин (Путин, потому что в голове всегда Путин), да и вообще можно считать, что в смысле русской прозы эон проигран. Но тем не менее, чтобы не упрекнуть себя потом, что я этого не высказал, когда мог:

Лично я полагаю, что конкретно Улицкая и вообще вся «шýбинская литература» и как таковая (т. е. издающаяся соответствующим отделом изд-ва ЭКСМО или концерна АСТ для «качественной» — «качественной», с их, разумеется, точки зрения — «литературы», которую я и называю «шýбинской» — по имени известного редактора, в значительной мере повлиявшего на формирование этого явления) и — в первую очередь, разумеется! — как обозначение социокультурного явления, выходящего, конечно, за рамки отдельно взятого концерна или за рамки обоих концернов, в сущности, — если мы стоим на том, что интересуемся «высокой культурой», ее сохранностью (т. е. передачей художественных языков прошлого в будущее), а я на этом стою — , гораздо вреднее и предосудительнее всех на свете сочинений сталинистов. Те только обслуживают и так уже существующих чурбанов, которых уже ничем не исправишь и которым уже ничем не поможешь. Эти — портят вкус, навевают ханжество, приучают к эрзацу и выдают массовую подделку литературы за литературу. Развращают примером «успеха» молодых писателей, причем из тех, что «поинтеллигентнее». Обращают их к техникам позднесоветской и постсоветской имитации культуры. Собственно, всё это уже до известной степени произошло. Т. е., кто совсем тупой, идет в «новые реалисты» (что предоставляет и полное идеологическое раздолье — от комунячества до лимоновщины и обратно), а кого родители на языки отдавали и книжку заставляли читать, берет себе за образец всю эту совдепскую убогость — «шýбинскую литературу».

Сказанное не обязательно означает, что каждый автор этого «сегмента» обязательно был с самого начала таков — но это путь, который угрожает всем, на него вставшим. В том числе и в результате изменения психологии и отношения к литературе, наглядно продемонстрированные в процитированном ответе Людмилы Улицкой, насчет того, что «ей бы не было где печататься». Всерьез интересующиеся могут проследить, хотя бы за эволюцией Михаила Шишкина от «Взятия Измаила», где имитация и …усвоение чужого текста… производится на таком мелком клеточном уровне, что даже уже перестает быть имитацией, через «Венерин волос», где вся фактура грубеет, куски «усвоенного» торчат друг из под друга и вся картина мира примитивизируется, до нынешнего романа, который представляет собой одну-единственную гигантскую клетку тривиальной, типично имитационной литературы — сентиментального трэша. Это очень поучительная история, на мой взгляд. Особенно если прочесть недавнее интервью Шишкина берлинской газете «Фрайтаг», где он произносит удивительные слова про русскую литературу, которая была долго отлучена от технических средств литературы западного модерна и теперь должна учиться с ними обращаться:

Leider ist die russische Literatur im Lauf des 20. Jahrhunderts ins Abseits geraten. Wenn man die Menschen in eine Art Käfig steckt, dann grenzen sie sich ab, dann entsteht eine Art Subkultur, eine eigene Sprache mit eigenen Witzen, dann interessieren sie sich nicht mehr dafür, was draußen passiert. Die Orientierung nach außen wurde jahrzehntelang unterbunden. Die russische Literatur hat über Jahrzehnte die ganze erzähltechnische Entwicklung der Morderne und der Weltliteratur verpasst. Das musste sie erst einmal aufarbeiten, nachholen, bevor sie wieder zu einer eigenständigen Entwicklung finden konnte. Nun aber ist es an der Zeit, selbst einen Schritt nach vorne zu tun…

К сожалению, в ХХ веке русская литература попала на обочину. Если запереть людей в своего рода клетку, то они от всего отгораживаются, потом возникает своего рода субкультура, собственный язык с собственными шутками, потом они (т. е. люди) перестают интересоваться тем, что происходит снаружи. Русская литература в течение нескольких десятилетий не воспринимала развитие повествовательных приемов, происходившее в культуре модерна и мировой литературе. Всё это она должна была сначала переработать, прежде чем обратиться к дальнейшему самостоятельному развитию. Но теперь настало время сделать первый шаг вперед.

Сначала я подумал: боже, что за тяжелый, невежественный, напыщенный бред? Как могла русская литература пропустить развитие повествовательных приемов модерна, если она их сама отчасти и изобрела (хоть «Петербург» Белого взять, но далеко не только)? И кто это сидел в клетке — Бродский, Аронзон, Вен. Ерофеев, Саша Соколов, Елена Шварц? Я лично ни в каких клетках не сидел и всё, что мне нужно было знать — знал. А если это ты сидел в клетке, то говори, пожалуйста, за себя, а не «за людей».

Но потом первое возмущение уступило место пониманию — Шишкин просто-напросто проговорился, выдал себя. Это советская литература сидела десятилетиями в заблеванных комнатах своих домов творчества, ничем всерьез не интересуясь, что происходит снаружи. Это о повествовательных приемах распутиных и беловых, трифоновых и граниных, прохановых и курчаткиных идет речь. Это от них происходит, да и производит себя писатель Шишкин, овладевший (!) повествовательными приемами модерна и собирающийся теперь сделать «первый шаг вперед». И именно поэтому он закономерно принадлежит к «шýбинской литературе» — имитационной литературе советского культурно-антропологического типа. Для меня ее не существует — да и не может существовать: кто позволил запереть себя в клетку (за пайку), тот уже никогда не будет свободным человеком, даже если ему клетку приоткроют.

Но дело совсем не в конкретных авторах, а в явлении. В памятную статью Ольги Мартыновой этот аспект «коммерческого интелигентского соцреализма» вошел только кратким упоминанием, но это и по генезису особая тема.

«Шýбинская литература» и фантомное мышление широких мыслящих масс, в данном случае насчет т. Сталина, в сущности две стороны одной и той же медали, точнее, монеты. Особенность этой монеты, что она имеет гораздо больше сторон, чем две, но все они так же неразделимы, как реверс и аверс в профанной геометрии. Если сказать коротко и попросту — туда относятся все жанры художественной самодеятельности позднесоветской интеллигенции и ее ближайших потомков — от КВНа и авторской песни до псевдонаучного научпопа и псевдоистории. Но и жалостливое повествование с моралью тоже и особенно. Это в принципе коммерчески беспроигрышно, потому что все происходит внутри совершенно определенной субкультуры, которая по различным историческим причинам чрезвычайно многочисленна и обладает врожденным комплексом культурной полноценности, заставляющим ее покупать книги. Но именно такие, обслуживающие ее понятия и уровень.

Альбом Мих. Шварцмана, купленный для нас на выставке в «Галерее Лазарева». Альбом, по-моему, очень хороший.

Шварцман был всегда очень важен для Елены Шварц, она считала его великим гением и, в общем, всем тем, чем он себя сам считал. В смысле изобразительного искусства у меня никогда не было ни такого внутреннего интереса, ни такой внутренней уверенности в своем суждении, как по отношению к литературе, поэтому я охотно соглашался бы с Леной, если бы не был по натуре «цулохешником» (от евр. «аф цулохес», «назло» — так назвала меня старшая сестра моей бабушки, тетя Хана, к которой меня еще в очень нежном возрасте отправили один раз в г. Рогачев Гомельской области на лето). В общем, был у меня насчет Шварцмана некоторый неформулируемый протест.

Но просмотрел я этот альбом и как-то совсем примирился с работами Михаила Шварцмана. И даже полюбил их, на что, в сущности, уже не надеялся. Просто я вдруг увидел, что конструкции Шварцмана собраны из элементов московского деревянного полупригородного «халтурного» жилья — дверей, ступенек, балкончиков, коридорчиков, наличников, сохраняющих и в перекомпонованном состоянии всю свою деревянную малеевскую и останкинскую еврейскую теплоту.и кровность.

И лицом (взглядом, в первую очередь) напомнил мне Шварцман о Борисе Понизовском (которого Лена по разным причинам не любила) — думаю, такой же он был «потерявшийся цадик», каким был Борис и какими были многие из этих огромноголовых, яростноглазых, окруженных солнечным сиянием бород потерянных или, скажем, заблудившихся гениев.

Не знаю, может быть, и счастливее были бы они, коли остались бы при своем — в каких-нибудь перебравшихся в Америку или Палестину «дворах» и «шулах», чем на путях создания «иератического искусства» и «универсального театра». А может быть, и нет, не знаю…

Но в том, что «потерянные хасиды», простые танцующие перед цадиком евреи, были бы счастливее в Бруклине и Иерусалиме, чем в «Клубе-81» — вот в этом я абсолютно уверен. Особенно, когда иду по Меа-Шариму и узнаю эти полуслепые хазарские лица под черными шляпами… Ах, Володя, Володя…

Ну ладно, мы сейчас всё же о Шварцмане. Совершенно замечательный художник, на мой вчера сформировавшийся вкус!