сегодня Борису Вахтину исполнилось бы 80 лет.

Постоянные читатели этого журнала знают, что я часто вспоминаю Вахтина, хотя знаком с ним был недолго и очень поверхностно. Но такой уж он был человек — запоминающийся. Однако не это важно, а «Летчик Тютчев» важен, и «Абакасов» важен — два куска совершенной русской прозы.

Нет, может быть, все-таки и это тоже важно. В смысле, важно, что Вахтин был запоминающийся человек и незабвенный писатель! В ноябрьской книжке «Звезды» помещена (несомненно, с благим намерением отметить круглую дату) статья Марка Амусина «Штрихи к забытому портрету», которая начинается так: «Борис Вахтин — один из самых талантливых и оригинальных среди забытых писателей советского периода. » И в том же жанре дальше.

Эта фраза — глупа. Кто, собственно, забыл писателя Вахтина?

Я не забыл.

Сотни людей литературного Ленинграда 60-70 гг, знавших «Летчика» и «Абакасова» в буквальном смысле наизусть, не забыли, если дожили.

Все, кто познакомился с вахтинскими сочинениями в конце 80-х гг., в результате систематических усилий замечательного журнала «Сумерки» — тоже наверняка не забыли.

Кто его знал — лично ли, как автора ли — не мог забыть. А кто не знал — забыть не мог.

Автор статьи не забыл, коли пишет эту статью. Журнал «Звезда» не забыл, коли ее печатает (хотя мог бы отметить юбилей Вахтина чем-нибудь более толковым, чем статьей специалиста — подгуглил сейчас — по бр. Стругацким).

Так кто забыл? Может быть, «Читатель» — это мифическое существо, миллионоголовый самовластительный кретин, одновременно всё понимающий и ничего не соображающий — химера, созданная больным (от страха и самопереоценки) воображением советских редакторов? Не иначе как он.

Это чрезвычайно типичная для советской интеллигенции манера говорить не за себя лично, а за какое-то неопределенное множество каких-то неопределенных людей, живо меняющее свои очертания при малейшей надобности.

Ну, короче говоря, статья довольно огорчительная, но рецензировать мне ее незачем, читайте сами. Но осторожно, даже по мелочам иногда встречается ложная фактология: «В индивидуальном формате произведения Вахтина тоже не доходили до читателя, если не считать публикации двух миниатюр в сборнике «Молодой Ленинград» за 1965 год». Это не единственная публикация прозы Вахтина — я помню, как минимум, еще одну: в журнале «Аврора» был напечатан довольно большой и в своем роде очень любопытный рассказ, написанный от лица советского разведчика-нелегала, приезжающего в Ленинград в турпоездку со своей американской семьей (точных библиоданных у меня сейчас под рукой нет, но я ведь и не пишу статей о Вахтине). Хочется позабыть ее и отвлечься на что-нибудь смешное.

Но даже не знаю, что выбрать — глаза разбегаются, столько развелось вокруг в последнее время смешного — и заслуженные (и даже премированные) проститутки, смело провозглашающие, что нету больше на Руси настоящей проституции со свободным панельным хождением, вся кончилась; и краденый (или подкинутый) американский эпистолярий; и новейшая ленинградская люмпен-литературная премия им. Г. Григорьева (интересен вопрос толкования первого инициала)…

Вот чтó могу с чистой совестью порекомендовать, так это блок «В ПОИСКАХ «НАСТОЯЩЕГО ЕВРЕЙСКОГО ШТЕТЛА»» в 102 книжке «Нового литературного обозрения». Особенно обзорную статью Мих. Крутикова «Штетл между фантазией и реальностью», открывающую раздел, — и закрывающее его, я бы сказал, совершенно образцовое исследование Валерия Дымшица «Мани Лейб. Нежин», где со стихотворения еврейского поэта Мани Лейба «Нежин» слой за слоем, уровень за уровнем снимается существенная информация. Я бы назвал этот текст идеальным чтением — любое стихотворение на любом языке может позавидовать «Нежину» Мани Лейба.

Но и вообще весь блок демонстрирует полную компетентность всех участвующих, полную ориентированность в предмете и материале — и это, к сожалению, очень контрастирует с общей ситуацией нынешнего НЛО, я говорю просто по непосредственному впечатлению человека, прочитавшего подряд четыре толстых номера. Значительная часть текстов (за вычетом по-прежнему вполне качественного раздела библиографии) не то что совсем некомпетентна (хотя и такие встречаются), но — может быть, это еще и хуже — не до конца компетентна. Может быть, это связано с довольно большим количеством западных исследователей «дел наших скорбных». Я не ставлю под сомнение, что существуют крупные и заслуженные исследователи (особенно они существовали в прежние времена, поскольку имели большие возможности доступа к информации и несколько большие, хотя тоже небезграничные свободы в ее обработке, чем их советские коллеги), но это все-таки исключения, чтобы не сказать: каждый раз маленькое чудо. Основной поток все же таков, каков и любой основной поток, но помимо индивидуальных качеств, этот, тамошний поток, демонстрирует общую неукорененность в исследуемом материале, что вполне естественно. Неориентируемость в контексте. Зависимость от клише собственных культур по отношению к России и русской культуре (даже если эти клише и опровергаются — но они не очень часто опровергаются, а чаще всего выдаются за «западный», таким образом априорно правильный взгляд). При общей несистематичности нынешнего гуманитарного образования — увеличенная зависимость от случайной информации, прежде всего из Интернета, что сдвигает и помимо этого слегка замутненную оптику. Повторяю, все это, в общем, естественно для иностранцев и на присущем себе месте — то есть, попросту говоря, в Иностранщине, смотрится иногда даже трогательно (хотя не могу не признаться по личному опыту, что основной поток «русистики», с которым мне приходилось сталкиваться, в лучшем случае забавляет; про худший даже и говорить не хочу), но в русском журнале вызывает ощущение чаще всего легкой, зато частой неаккуратности, несущественности, второсортности, которую нам все время пытаются выдать за «актуальную науку». Примеров приводить не стану (тем более, что в предыщей записи на эту тему уже приводил) — это мое личное суммарное ощущение в результате массированного чтения, ощущение рядового читателя-нефилолога с тридцатипятилетныим опытом чтения литературоведческих текстов.

Но и собственные иностранцы Василии Федоровы тоже, конечно, имеются в изобилии и хороши — как во взгляде на собственные наши дела, так иногда и в попытке обозреть дела чужие. Как-то мне уже подворачивалась статья о текущей немецкой лирике, поразившая меня выбором материала по методу Рабиновича. Эта статья, как оказалось, находится в одном из прочитанных мною сейчас номеров. Но принцип чтения по Рабиновичу до какой-то степени оказался общим принципом, так что не имеет никакого смысла на ней специально останавливаться.

Сказанное, конечно, не исключает возможности появления в журнале замечательных материалов на ту или иную не высосанную из пальца тему, с чего я, собственно, и начал. Но это теперь (в отличие от прошлых времен) скорее возможность, чем надежная уверенность — повторяю, по моему личному ощущению.

Вороны каркают очень смущенно. Судя по всему, им кажется, что вувузелы — тоже вороны, но больше и свирепее. И что придется уступить им гнезда.

Если снобари против Сталина, так что же, я за?

Нет, конечно, но не с ними же вместе. И это касается, собственно, всего. Не с Евтушенко против колхозов, не с Шендеровичем против Задорнова (хотя это, кажется, один человек), не с православными комсомольцами за духовность, не с деревянными человечками за передовое искусство.

Потому что в таких вещах — в присоединительно-рассоединительных — существенно не против чего/кого или за кого/что, а кто. Снобари не могут быть против Сталина и Евтушенко не может быть против колхозов, потому что снобари — это и есть Сталин, а Евтушенко — это и есть колхоз. Или речь идет о другом Сталине и о других колхозах.

Но это так, вскользь. Не стоит и разговора. Увидел (via gaika_tool) рекламку «разбогатевшие внуки больше не любят дедушку Сталина, поскольку все его наследство они уже разделили между собой» — и промелькнуло.

Как известно постоянным читателям этого журнала, ваш корреспондент большой поклонник новостного ресурса Лента.ру. Ресурс этот успешно заменяет вашему корреспонденту телевидение, радио и газеты как на русском, так и на немецком языке, а помимо того время от времени радует отборной прозой, исправно попадающей в нашу антологию «Фраза дня«.

И всё бы меня устраивало, но тут завелся на Ленте.ру приблудный какой-то раздел под странным названием «Офтопик» — в названии этом, если я ничего не путаю, как-то довольно явно (и несколько постыдно) недостает одного ферта, если имеется в виду английское выражение off topic. А если не имеется, то тогда, вероятно, следует этот раздел так понимать, что пишут в нем офтопые люди-офтопики. Как бы такая профессия — человек, пишущий о том, чего не понимает: офтопик. Непонятно только, зачем это умножение обозначений, есть же уже хорошее русское слово «журналист».

Я, честно говоря, довольно долго удерживался от реакций — ну, пишут и пусть себе пишут, мало ли кто чего пишет, на то и свобода! Но как-то меня сегодня совсем неприятно поразил офтопик по имени Александр Поливанов, чрезвычайно ядовито заклеймивший стихи, произносимые в московском метро, а названием «… От меня вам балалайка» намекнувший на любимую книгу. Да и подзаголовочек поставлен простой и ясный:

Московские поэты написали чудовищные стихи о метро

Боже мой, какое преступление!

Речь идет о членах Союза писателей Москвы, решивших поздравить метрополитен с 75-летием. Ожидать от членов этого союза (да и любого другого, в принципе) ничего особенного не приходится — пишут как умеют. Если верить Александру Поливанову, записавшему со слуха по трансляции, то пишут примерно так:

Бижутерия столицы
Нити разноцветных бус
Чтоб померить их спуститься
Надо в храм подземных муз

Здесь тепло светло и сухо
Красота ходи глазей
Тра-та-та ласкает ухо
Поезд с выходом в музей

Сила сводов толща стен
Это метрополитен

Ну хорошо, посмеялись и забыли, крутим дальше колесо. Но интересно, с точки зрения каких представлений о стихосложении критикует несчастных поэтов продвинутый журналист Ленты.ру:

Поэтам, которые написали стихотворения о метрополитене, почести, к счастью, не светят. К счастью, потому что за такие стихи нужно не награждать, а законодательно запрещать публиковаться.

Поэты как будто забыли, что до них уже было два века великой русской поэзии, и что словосочетания типа «храм подземных муз» звучат немного старомодно. Рифмы «сухо-ухо», «он-Аполлон» и «одна-она» больше подходят для опусов Незнайки, а не для стихотворений членов какого бы то ни было союза писателей.

Вот что я бы сказал Александру Поливанову, и не потому что хочу его уязвить или обидеть — а совсем напротив, будучи искренним поклонником его спортивных репортажей (как, например, сегодняшнего, с матча Дания — Россия, к которому мы еще вернемся), — сказал бы, если бы существовала небольшая надежда, что мое мнение, мнение скромного русского поэта и даже не члена ни одного на свете Союза писателей, не говоря уже о разнообразных Пен-клубах, поможет ему одуматься и вернуться к темам, в которых его компетентность не вызывает особых сомнений:

Стихи, сочиненные бедными московскими Цветиками и Семицветиками могут быть сколь угодно ужасны, смешны и даже отвратительны, но представления г-на Поливанова о «технике стиха», как он это называет, являются, между нами, пасторскими дочками, довольно-таки дремучими. Особенно будучи выражены с таким установочным апломбом. Идея, что какие-то рифмы могут быть сами по себе негодны, является совершенно обывательской чушью. Хороша рифма или плоха, зависит только от стихотворения, в которое она попадает, от того, какую функцию она выполняет в этом стихотворении и как участвует в его общем звучании. Перечисленные рифмы ну ровно ничем не плохи, любая из них вполне могла бы поучаствовать в самых прекрасных стихах, написанных сегодня или завтра, а Незнайка, кстати говоря, очень хороший поэт, на зависть просто — мы уже об этом как-то беседовали на этом экране.

Я бы, честно говоря, никакому поэту не стал бы запрещать публиковаться и даже предлагать такое посовестился бы, хотя бы и в шутку, но вот писать о стихах на таком уровне… велико искушение… нет, пускай пишут, коли охота прослыть офтопиками.

Время от времени я сталкиваюсь с таким, мягко говоря, итээровским отношением к техническим средствам стиха, больше всего похожим на какие-то простонародные суеверия. Вот недавно, например, один человек спросил меня, не кажется ли мне рифма «Ленинграде — бляди» (из гениального стихотворения Александра Ривина) кощунственной: «Знаете, что-то должно быть в человеке, чтобы рифмовать название города с блядью…» У этого человека еще более дикие представления о стихах и их технических средствах, чем у Александра Поливанова, но ему хотя бы простительно: он, кажется, пародист типа как в «Литгазете» когда-то Александр Иванов или что-то в этом же роде.

А Поливанов — прекрасный, зажигательный спортивный комментатор и даже знает по-шведски, как мы сегодня узнали из блистательного онлайн-репортажа о матче Дания-Россия на чемпионате мира по хоккею (Ура, мы выйграли, выйграли, мы всегда выграём!, тьфу-тьфу, не сглазить бы).

Счастье — это когда занимаешься не просто чем хочешь, а чем хочешь и к тому же можешь. Я бы пожелал Александру Поливанову только счастья. И поздравил бы его и всех нас с прекрасной победой над хоккеистами из страны-тюрьмы.

P. S. Надеюсь, не надо подчеркивать, что я вступился не за московских поэтов, а за русские рифмы. Потому что московские поэты мне никто, а русские рифмы — друзья.

Надеюсь также, что меня не забанят на Ленте.ру за мою искренность.

P. P. S. Да, совсем забыл: и не два века, а три, три!!! Еще и век утаранили у великой русской поэзии!

(простите, для комментария длинновато получилось)

Хорошо, что Вы это всё же уточнили, а то у меня несколько дней, несмотря на заваленность всякой работой, смутно брезжила потребность уточнить адресацию — кто такие верлибристы, неомодернисты и пр.

Теперь Вы это сделали, стало быть, мне не надо, слава богу и спасибо. Хотя все же замечу, что, конечно, непосредственная плоскость, на которую проецируются страсти деревянных человечков — это все же «мы», «неомодернисты», т. е. лица, непосредственно обижающие затравленного беднягу Карабаса и его (пока) верных буратин. А потом уже «вы», т. е. остальные «верлибристы». Это просто для уточнения геометрии. Боюсь, что болезный тарабарский частный корреспондент окончательно «на нас» свихнулся — если для этого еще нужны доказательства, то прочтите в любимом органе (мне только что рассказали), как он повелел не давать «Русскую премию» всяким «чвирикам» — и они (Чупринины в смысле) конечно же, подчинились. Потому что он царь вселенной, как известно, и у него на Луне имеется гарем из ста лунных женщин, на Марсе — гарем из пятисот марсианок, а на Венере — тысяча венерических красавиц, с которыми он общается телепатически (быает такая мания, знакомый психиатр рассказывал). Хотя, конечно, господа из «Русской премии» и без Топорова выступили на славу, но это другая тема.

Мое мнение на этот счет, думаю, Вам известно: сам Топоров уже давно больной человек, с него спросу уже давно нет. Но спрос должен быть с людей (пока они тоже не заболели окончательно), которые, вместо того, чтобы определить скорбного духом в тихий санаторий, выпускают его на улицу, где он пристает к людям. И даже науськивают.

Но если вернуться к Вашей записи, то мне кажется, что извиняться за «потомственнго интеллигента» Вам не приходится. Человек, который таким образом оперирует собственной бабушкой: Моя бабушка Нина Александровна Жирмунская высоко ценила е раннюю прозу. Записывать Улицокую целиком в масскульт я бы не рискнул., вполне может и даже должен быть назван потомственным интеллигентом. Должен признаться, что я лишь огромным усилием воли удержался от того, чтобы вмешаться в этот увлекательный разговор и сообщить, что моя лично бабушка Фаина Евелевна Эскина была не глупее евонной, но с удовольствием слушала Эдуарда Хиля. Но в моем возрасте уже не стоит заводить новых знакомых — с меня достаточно Топорова.

Но есть, мне кажется, вопрос, которого Вы в Вашем тексте, к сожалению не затронули, а он сейчас он относится к наиболее интересным, на мой взгляд, сюжетам: вопрос о нынешней большевизанствующей интеллигенции.

Не в политическом смысле, а по некоторым, мне кажется, существенным эстетическим закономерностям, которые господин-товарищ внук бабушки довольно ярко иллюстрирует, пока что на уровне вкусов. Мне кажется, важно показать, как «левая» эстетика переходит в «левую» политику, а та неизбежно кончается «правой» эстетикой, сначала в допущении и понимании, а потом и в переходе на ее рельсы — и ту-ту, к светлому будущему. Или восточнее. Если очень просто выразить: как у некоторых бывших верлибристов колонки из «Виллидж Войс» неизбежно превращаются в передовицы из «Правды».

Быть может, я об этом все же когда-нибудь напишу отдельно.

Н. Е. Горбаневская обратила мое внимание на вот такой мемуар. Постоянные читатели этого журнала знают, что только что я просмотрел почти полную подшивку журнала «Синтаксис» — и вот сразу снова: консервная банка с воздухом постпрекрасной эпохи. Шипит, пузырится воздушек, выдуваясь из щели, темный, ревнивый…

Что же касается мемуара, то я, кажется, из него когда-то читал несколько отрывков, но полностью, если это полностью — только сейчас. Мерзость, по-моему. Такая харьковская (попрошу жителей Харькова и выходцев, а особенно издателя прекрасного альманаха не оскорбляться — я употребляю это слово метафорически, как некоторые употребляют слова «петербургский» или «ленинградский», а некоторые — и я в том числе — слово «московский») , дворовая, приблатненная мерзость. И характерно, что обоим харьковским подростковым обожателям взрослой шпаны, обоим воспитанникам уголовной мифологии, и все на свете приблатненными мстятся — и люди, и отношения. Скачущий, хамский — хотя, в отличие от лимоновской простоты, не худшей, но и не лучшей, чем воровство, не без некоторой видоплясовской художественности — язычок. Не случайно одобрительное киванье на воплощение природного советского скотства — на Топорова. Социально близкие, видать. И слыхать. Но это внутреннее. Наружно стиль больше похож на политическую публицистику Алексея Цветкова, которому, правда, тоже вполне зернисто достается в качестве писателя Х — но ненависть мемуариста, судя по всему, не избирательная, а именно что какая-то приблатненная: ко всем. И к основному предмету, естественно, в первую очередь (см. ниже). В сущности, перед нами воспоминания о пахане — как он не стал настоящим паханом (для мемуариста). Недодал, недооблагодетельствовал — но и не наказывал строго. Недостойным, непонтовым перепало больше, хоть Довлатова возьми. Или того же неблагодарного писателя Х…

Есть наблюдения, конечно, верные — насчет, например, ненависти, окружавшей Бродского. Но этой же ненавистью продиктованы и сами эти страницы, ее описанием, так сказать, прикрывающиеся. Впрочем, с другой стороны, это и не наблюдение даже — это просто жизненный опыт с харьковской улицы. Такое просто понимание жизни. А самим по себе наблюдениям и воспоминаниям не очень-то веришь, потому что очевидно неверны, небескорыстны, бесхитростно ненавистнически характеристики других, более простых случаев и людей: можно как угодно относиться к персоне и позиции Довлатова, но бездарным писателем он не был и уж конечно, ничего иронического в его поощрении Бродским не было тоже — это сказано, просто чтобы расквитаться за что-то свое; можно как угодно относиться к тому же Алексею Цветкову, но его «новые» стихи не являются пережевыванием и повторением старых, это всего лишь примитивное ругательство — просто чтобы сказать обидное, что всегда говорится в таких случаях (когда люди начинают писать после большого перерыва) — на самом деле Цветков пишет советскую размышлительно-поучительную лирику 70-80 гг., типа Винокурова какого-нибудь с добавкой советского стихотворного фельетона того же времени, типа Евтушенко-Рождественского. Это вполне наивное стихописание просто укрывается (для шокируемых такими вещами вполне наивных людей, которых, как оказалось, более чем изобильно) за отсутствием знаков препинания и заглавных букв. Ничего общего с «языковой поэзией», несомненно относившейся ко «второму модерну», к которой Цветков пришел в начале 80 гг. и которую бросил по причинам, о которых можно было бы делать предположения, но мы больше не будем — в сущности, это уже не так важно, это вышло за границы того, что мы считаем литературой.

Но вот автору мемуара, для которого это, как кажется, все еще важно, разбираться явно не хочется — хочется разобраться.

Ну, и прочие его, как бы оригинальные суждения образованы по большей части чисто механически по принципу переворачивания тривиального: вот, все говорят, что Бродский ах как замечательно декламировал стихи, а мы скажем наоборот: декламировал плохо, лучше читать глазами. Ну что, каково? И повествователь как будто торжествующе оглядывается… В сущности, такое механически перевернутое суждение наследует всю тривиальность источника, не сохраняя небольшого зерна истины, которое содержится почти во всяком «общем мнении».

Это все, конечно, не означает, что я борюсь за мифологическую статуэтку И. А. Бродского ценой в одну Полухину. Напротив, его сложная история и сложная личность продолжают требовать здравого взгляда, независимого как от бета-павианов, продолжающих вылизывать у покойника, так и от гамма-экземпляров, норовящих покусать его за мертвые плечи. Но для этого, конечно, следует взглянуть на судьбу, личность и стихи его взглядом бескорыстным и благодарным — да, благодарным, потому что, конечно, его есть за что благодарить. По ту сторону персонального облагодетельствования, необлагодетельствования и недооблагодетельствания.

Иногда я благодарю судьбу, что не был знаком с Бродским, а он со мной. Вполне возможно, что иначе я бы не имел права, да и не захотел бы сказать вышесказанное.

Нужно ли подчеркивать, что никогда в жизни не сталкивался с г-ном Милославским и ничего против него не имею? Кажется, нужно.

Досталась по наследству от усопшей славистики Франкфуртского университета почти полная подшивка журнала «Синтаксис». С 1-го по 33-й номер (всего их было 37, кажется), с несколькими пропущенными книжками.

Счастливая мысль: начал просматривать с заду на перёд — с 33-го по 1-й.

В результате возникает много интересных наблюдений. Например: видно, как от номера к номеру неуклонно улучшается качество прозы Игоря Померанцева.

Надеюсь, скоро иссякнет Кибиров. Как тогда, в конце 80-х, я не смог дочитать ни одного из его стихотворений до конца, так сейчас не сумел дочитать ни одного… до начала. Шучу-шучу, снова до конца, конечно.

Жду не дождусь, когда же кончатся перестроечные гастролеры с бесконечными разбирательствами кто за кого и против кого голосовал и журнал, не отвлекаясь на все эти пустяки, сможет наконец-то посвятить себя основной проблеме русской литературы: взаимоотношениям между Андреем Синявским и Абрамом Терцом. Шучу-шучу опять: между Андреем Донатовичем и Владимиром Емельяновичем.

Сейчас где-то в райне 22-го. Вершина творчества Л. М. Гиршовича — «Чародеи со скрипками». Публикуя году в 1990-м отрывок в газете «Вечерний Ленинград», я, конечно, перепутал и озаглавил: «Виртуозы со скрипками». Но я уже извинялся.

Я раньше думал о мадьярах, что они страстные, а они сидят, как бревно, и лопочут без умолку.