Ходили гулять и пить кофе со знакомой. По всему городу развешан знаменитый портрет Гете с двумя левыми ногами, из которых одна чужая и неизвестно чья.

Предлагается голосовать за любимую картину в местном музее «Штедель». Моя была бы эта, если бы не один райский садик в буквальном смысле слова…

Но история, собственно, не про то. А про ум и находчивость одного немецкого книготорговца.

История, рассказанная в кафе музея «Штедель»:

Одна общая, но отдаленная знакомая, спрошенная братом, что ей подарить на Рождество, пожелала книжку Вашего корреспондента «Новый Голем, или Война стариков и детей». По-немецки, естественно, — «Der neue Golem oder Der Krieg der Kinder und Greise», Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main 2003).

Брат, живущей в городе Хайльбронн (привожу название города только ради его несколько макабрического — на наш слух — звучания; на самом деле это обычный провинциальный немецкий город), пошел в ближайший книжный магазин и заказал книжку для любимой сестренки. Здесь, если кто не знает, через объединенную и компьютеризированную систему опта в любом книжном магазине можно заказать любую книжку, вышедшую на немецком языке и еще находящуюся в продаже, т. е. на одном из нескольких гигантских оптовых складов или на складе издательства. Впрочем, за те же деньги (в Германии действует закон о фиксированной цене на книги) то же самое можно сделать через «Амазон» и никуда не ходить. Но хайльброннский брат решил иначе.

Через пару дней пришел забирать заказ и, к своему большому изумлению, видит, что ему протягивают не «Нового Голема» Олега Юрьева, а старого «Голема» Густава Майринка.
«Нет, — говорит. — Я же у вас не это заказывал! Мне нужна книга русского писателя Олега Юрьева»
«Вы не понимаете, — отвечает книгопродавец. — Это и есть то самое, что Вы заказывали. Просто по-русски «Густав Майринк» так называется: «Олег Юрьев»!»

Угостили модной сигареткой «Американский дух». Модна она среди культурных дам, напуганных антикурительной пропагандой. Считается, что в ней отсутствуют вредные и ненужные добавки — ароматические и поощряющие втягивание (в обоих смыслах).

Ваш корреспондент уже скоро год как не курит, а Ольга Борисовна угостилась.

— Боже! Это же сигареты «Ленинград»! — сказала она, затянувшись с пятой попытки и со всем напряжением шейных и какие там еще в этом деле участвуют мускулов. Пахло тем же. Курение сигаретки продолжалось минут десять…

Можно предположить (и не только на основе одной сигаретки, выкуренной к тому же не мной), что если американцы вообще уберут все «вредные и ненужные добавки» из своей жизни, то у них и получится Советский Союз эпохи развитого социализма.

…вкусные конфеты, берите, берите. Начинка, как в ассортях — ну, вы помните по Одессе… Советую вам как землячка и, наконец, просто как продавец…

Приветливый аптекарь слегка умерил свою обычную приветливость и, чуть перегибаясь через прилавок с протянутой баночкой, сказал серьезно и тихо: «А я вчера про вас в газете читал. Во «Франкфуртер Альгемайне»! Хорошая статья!» — » Да-да, — сказал я. — Очень хорошая. Спасибо большое». И принял баночку в подрагивающую руку.

Вряд ли добрый аптекарь понял причины ужаса, запечатлевшегося на бледном лице моем…

…Несколько лет тому назад сидел я в парикмахерском кресле, а вокруг журчал и щелкал веселый итальянец-парикмахер. Вдруг журчанье и щелканье остановилось, и маэстро внимательно посмотрел на меня, освобожденного от первого слоя шевелюры, в зеркале и спросил: «А это не вас тут показывали по телевизору?»

Я кивнул, потому что действительно, за несколько дней до того по телевизору показывали документальный фильм «Русские на Майне». Фильм начинался словами: «Неправильно думать, что все русские члены мафии… Некоторые, например, писатели…» А после этого показывали, как мы с О. Б. Мартыновой гуляем по Бад-Гомбургскому курпарку и угощаемся отвратительнейшей на свете минеральной водой из-под медного крантика.

Парикмахер пришел в такое возбуждение, что не сказал больше ни единого слова, только ножницы щелкали надо мной как-то… нервно. Вышел я от него с различными перьями на голове, дико торчащими в разные стороны. Над одним ухом было густо, а над другим пусто.

Вот теперь я и думаю, открывать ли мне эту баночку?

Ольга Борисовна Мартынова была на днях в Дармштадте, на вручении Бюхнеровской премии за 2005 г. Это одна из самых важных литературных премий немецкоязычного пространства, на этот раз она вручалась Оскару Пастиору (с обоснованием: «как методическому волшебнику языка»), немецкому поэту из Румынии (откуда он в конце 60-х гг. переселился в Зап. Германию). Он, впрочем, за две недели до того, во время Франкфуртской книжной ярмарки, умер (о своем лауреатстве он знал, присуждается премия задолго до вручения). Но я сейчас не о том.

Вдобавок к Бюхнеровской выдавалась и премия имени Зигмунда Фрейда (за «научную прозу»). Получил ее Иоганнес Фрид, профессор Франкфуртского университета, историк-медиевист. И этот самый Иоганнес Фрид в своей благодарственной речи сказал примерно следующее: европейская культура умирает, потому что умирают европейские языки. В немецком языке уже отмерла ирония, сейчас быстро отмирает метафора. Имелся в виду не язык литературы (это уже как следствие), а язык повседневного общения, язык человеческой коммуникации. Не просто обеднение, а обнищание. Не просто обнищание, а голодная смерть.
Читать далее →

… От древнерусского краеугольного камушка налево можно было только к Сосноре в лабораторию наджизненных звуков, теряя жизнь. Направо — к Кушнеру: ловить бабочек в собственной гостиной, лишившись коня (крылатого), прямо же — щёлкал ломоносовским соловьём младой Олег Юрьев, который уже тогда вслед за Ходасевичем подумывал, что родина его не Россия, а собрание сочинений Пушкина. За ним следовало ехать в Кёльн. Не в ссылку, по доброй воле. Терять родину. И по доброй же воле ненавидеть Лермонтова за то, что не уезжал, а гиб. …

Оказывается, я «прямо пойдешь». Очень интересно. Речь идет о литобъединении Финансово-Экономического института им. Н. А. Вознесенского, которое я в 1981-82 гг. вел, будучи и сам там студентом. И о тогдашнем выпуске литературного клуба «Дерзание» при Дворце пионеров имени А. А. Жданова. Часть его пришла тогда ко мне в ЛИТО. Автора сего мемуара не знаю, вероятно, псевдоним, но если бы и знал настоящее имя — навряд ли бы мне оно что-то сказало.

Но ведь какой телепат, что интересно! Двадцать пять лет назад уже знал, что я замышляю бегство в Кельн. Молодец какой!

Но еще лучший фокус насчет Лермонтова. Я сам только недели две назад узнал, что собираюсь с ним по доброй воле расправиться в декабрьской колонке. А неизвестный господин — чистый провидец!

Все же ни на что и ни на кого нельзя в этом мире положиться.

Знакомый, встреченный третьего дня трижды, а вчера дважды, сегодня не встретился ни разу. И что я буду делать с рядом 3 — 2 — 0? Как его встрою в мировую гармонию?

Впервые за все годы были в зале литагентов (знакомили знакомого писателя со знакомым агентом). Литературные агенты являются своего рода ложным вентилем на трубе, предназначенным все мы понимаем для чего. Если сравнить писательство с добычей нефтегаза, а издательство с его переработкой и использованием, то литературное агентство является транзитной страной. По дороге в зал обнаружили, что кроме этой известной и ненавистной профессии (следует ли оговориваться, что среди литагентов встречаются очень милые люди и со многими у нас очень милые отношения? И что, к сожалению, бывает, что без них не обойтись) образовалась еще одна — литературных разведчиков (скаутов). Вообще, выбор выражений говорит сам за себя. Бойцы невидимого фронта этакие.

Зал литагентов страшен. Такие показывают в американских комедиях из жизни клерков. Ряды, ряды, ряды столов, столов, столов. На каждом столе лампа. За каждым столом боец (или бойница) невидимого фронта с табличкой на груди. Даже стало их жалко, тоже ведь работенка несладкая. Но до утра необходимо это чувство победить.

Завтра последний день — славатегосподи. В воскресенье вообще не пойдем туда, пусть обходятся без нас как хотят.

За ужином в гостях встретился однофамилец критика Владимира Вейдле — хозяин небольшого издательства. Зачем-то очень долго и страстно убеждал его издать книжку статей однофамильца. Потому что это де будет забавно. Издатель храбро защищался и защитился аргументом, что он внесет мое предложение в свой список ста самых блистательных способов обанкротиться. Но на первом месте остается все же ввоз немецкого виски в Шотландию.

Вчерашний знакомый встретился дважды. Надо полагать, завтра он встретится только один раз, а послезавтра исчезнет.

Знакомых все больше и больше. Успокаивает только, что незнакомые все-таки все еще значительно многочисленнее. Представил себе, что все знакомые и все подарили по книжке, а я эти триста тысяч книжек таскаю по ярмарке в двух бумажных торбочках.

Но все не так страшно — незнакомые книжек не дарили, а подарил прохожий поэт-верлибрист Вячеслав Куприянов. И был унесен отливом.

А уже вечером случайно встретился один редактор газетный, «пожал руку со значением» и попросил писать для его в высшей степени прогрессивнной газеты.

Ладно, говорю, напишем, где наша не пропадала. Но только никакой политики. Мне жена запрещает писать про политику. И правильно делает. Про культуру — пожалуйста. Или про природу.

Растерялся совсем, бедный. Как же, говорит, без политики, как их разделить — у вас же там в России эти страшные Naschi (вот ведь у человека память! — я с трудом вспомнил, что он имеет в виду).

Бросьте, говорю, мил-человек. Если я вам напишу, что думаю, так вы же меня первый не напечатаете. Цензура-то не дремлет в свободном мире, сами знаете. Не верите, что есть цензура? Так вы же и есть цензура. Я уже многим вашим коллегам доказал, что цензура есть, а у одного даже бутылку вина выиграл, забившись на этот счет. Ну ладно, смотрите: вот я вам, например, сейчас на салфетке напишу, хотя это, конечно, ни одну свинью давным-давно не интересует:«»Наши» ваши просто шустрые молодые карьеристы, а главные карьеристы те, кто их используют в качестве рекламного агентства. Такой у них своего рода симбиоз». Ну как, напечатаете? Улыбается смущенно, а в в глазенапах пробегает бегущей строкой: ох, не напечатаю.

Я, говорит, вам позвоню.

Звоните, звоните, говорю. Телефон не изменился. Про природу там или про книжку какую хорошую — это всегда пожалуйста. Изящество слога и красоту мысли гарантирую. А про всю эту вашу мерзость писать не буду, даже и не спрашивайте. Здоровье дороже. И про боржом не спрашивайте. Про боржом могу только одно сказать: не тот стал боржом.

Do swidanja, говорит. Spokojnoj notschi!

Гуте Нахт, альтер Кнабе! — отвечаю, и мы уходим домой по улицам Франкфурта, нежно выдыхающим разноцветное электричество.

Ходили сегодня в ребенкову гимназию на представление школьного театра.

«Эдип-царь», ни больше ни меньше, если кто понимает. Фотографий не будет, я забыл фотоаппарат дома. Повезло вам.

Должен заметить: это был далеко не худший спектакль — как по режиссуре, так и по актерскому мастерству — из всех, мною в жизни виденных. Если учесть, что подавляющее большинство виденных мною в жизни (в сознательном возрасте) спектаклей было поставлено по моим собственным пьесам, то… — …впрочем, это отдельное и печальное наблюдение. (Чтобы потом не отвечать в комментариях, отвечу сразу: нет, были и хорошие. Но мало.)
Читать далее →

Август у нас всю прошлую неделю смотрел сентябрем. На этой слегка качнулся влево, т. е. к июлю, и сегодняшним вечером мы поехали в Остпарк кататься на велосипедах. На лисапетах, как говорила (по рассказам) моя ярославская нянька. Да и вообще многие так говорят.

Лисапеты эти мы купили в прошлую субботу на примайнской барахолке, но приключения, в связи с этим актом приключившиеся, описывать я не стану, поскольку они не с лучшей стороны характеризуют здравый смысл и лисапетную компетентность в. п. с.

Короче говоря, сели — поехали. Читать далее →