… Дм. Быков — это, конечно, С. В. Михалков нашего… гм, вашего времени. Того и гляди гимн напишет. А то и три.

А Борис Акунин — в натуре Юлиан Семенов. С чем — т. е. с кем — мы вас и поздравляем.

… вы, конечно, не рабы. Вы — арабы.

… по крайней мере Ким Чен Ир не писал плохих пьес, за это многое можно простить. Хотя и не всё…

… хотя это, конечно, не совсем справедливо. Плохие, по-настоящему плохие пьесы писал покойник Войтыла, римский папеж (да еще и в стихах, кажется!), а Вацлав Гавел писал пьесы никакие. Подделки под французский абсурд с прозрачными политическими намеками, чего, впрочем, и во французском абсурде было достаточно. Недавно открыли, что действие «В ожидании Годо» происходит на франко-испанской границе: два еврея ждут проводника. Это делает честь Бекетту как человеку и гражданину, но лишает пьесу половины прелести.

… возвращаясь к Северной Корее: хотелось бы, чтобы при новом Киме продолжалась северокорейская мультипликация. Потому что нет на свете ничего прекраснее, чем северокорейские мультфильмы о героических зайчиках и бобрятах, защищающих границы социалистического отечества. Следовало бы назначить Юрия Норштейна министром мультипликации КНДР — это мой совет юному Киму, «великому наследнику». «Шинель» в корейских декорациях — это что-то, как говорилось в дважды полочном фильме «Интервенция»

… и напоследок старинный анекдот из корейской жизни в русском Приморье, один из коронных анекдотов покойного Сергея Евгеньевича Вольфа:

Сизу фанза, пью цай. Стук в дверь. Иду открывать дверь. Входят, спрашивают: ты за красных или за белых. Отвецаю: за красных. Снимают станы, бьют зопа.

Сизу фанза, пью цай. Стук в дверь. Снимаю станы, иду открывать дверь. Присол брат зены пить цай.

В каждом порядочном человеке есть внутреннее родство с этим симпатичным корейцем.

В OpenSpace колонка М. Н. Айзенберга «После мастер-классов» — очень рекомендую это изящное и одновременно глубокое размышление о природе поэтического языка.

Что касается фактической стороны, предоставляю право суждения лицам, более знакомым с тем, что называется «современной литературной жизнью в России» — мне эта «жизнь» кажется, к сожалению, существующей в формах, пародирующих старые советские институты (включая, конечно, Литературный институт, пародирующий сам себя) — только вместо ВЛКСМ и ВЦСПС оплачивают все это банкиры и прочие фаундейшены.

Впрочем, опираясь на знание человеческой природы как таковой, возьму всё же на себя смелость утверждать, что высказанное Михаилом Натановичем суждение о том, что что за год «уровень начитанности молодых авторов повысился (так что напрасно ругают нашу молодежь). Было несколько человек, которым не приходилось объяснять, кто такие, например, Сатуновский, Некрасов, Аронзон, Еремин и почему без знания их вещей разумная деятельность в русской поэзии невозможна«, свидетельствует о доброте и благосклонности автора, но — насколько я представляю себе природу «молодых литераторов», на самом-то деле, как и в прошлом году список их ориентиров ограничивается «именами Бродского, Гандлевского и Рыжего«, а дальше по-прежнему идут «либо местные авторитеты, либо что-то совсем несусветное, А. Кабанов какой-нибудь«. А просто некоторые прослышали, кого следует называть, чтобы понравилось руководителю творческого семинара (он же мастер-класс). А сами не то что Кабанова (не знаю, кстати, как его ударять — Кабáнов или Кабанóв; впрочем, это совершенно безразлично) обожают, а прежде обожают всего друг дружку (Ну ты, старик, гений, все эти Бродские и Орлуши тебе в подметки не годятся. — А ты, старуха, не только Цветаевой круче, но даже Верочки Полозковой! — Но пока надо смирнехонько сидеть, как зайчики, прижимая ушки к голове, пока не получим пропуск в БОЛЬШУЮ СОВЕТСКУЮ (пардон, российскую) ЛИТЕРАТУРУ — тут-то мы им покажем, кто тут главный новый новый реалист (авангардист, традиционалист, космист… — нужное подчеркнуть)) — если, конечно, природа молодых литераторов не слишком изменилась за последние двадцать лет, что мои сторонние наблюдения не подверждают. В принципе, ничего страшного в этом нет — это нормально. Но обольщаться прижатыми ушками всё же не стоит.

Дальнейшее не имеет непосредственного отношения к замечательной статье М. Н. Айзенберга, но по смежности ассоциаций: в последнее время мне всё больше кажется продуктивным взгляд на современную российскую литературную (и культурную) жизнь как на систему наслоенных пародий: неосознанно пародируются как формы существования старой советской культуры (о чем выше уже была речь), так и формы (понаслышке и понаглядке перенятые) существования западной культуры. Понятно, что первая пародийность растет изнутри, из естественного воспроизведения закодированных в культурно-общественном сознании форм (в общем, не функционирующих в отрыве от БАМа, балета и космоса), вторая же идет извне — из желания сделать «всё, как у людей» — биеналле-триеннале всякие, гранты и их дети (из чего, конечно, получается тоже ничего — сплошное обезьянничанье). Есть еще довольно узкий, но для меня, по моей личной истории и биографии, заметный сегмент этого пародирования внешних форм — премия Андрея Белого и банкетно-фуршетный слой вокруг нее, паразитирующий на внешних формах неофициальной культуры советского времени. К сожалению, за двадцать лет практически не удалось породить оригинальных, т. е. устойчиво исходящих из новой культурно-общественной ситуации форм существования серьезной литературы. Виноваты в этом, конечно, все мы вместе — и те, что уехали, и те, что остались. Но теперь уж, видимо, ничего не поделаешь — думаю (и много раз уже с сокрушением говорил), что эон проигран.

А молодые поэты — те, конечно, всегда в массе своей одинаковы. Другое дело, что интерес представляют только те, которые в конце концов уходят из «своей массы», становятся одиночками и/или находят себе среду, независимую от года (и места) рождения. Речь идет, конечно, о единицах. Но речь, по сути, всегда идет о единицах, если, конечно, мы не занимаемся социологией литературного процесса (чем мы, впрочем, сейчас как раз и занимались).

назову лишь для примера “Новый Голем” Олега Юрьева, “Помни о Фамагусте” Александра Гольдштейна <..>не имели критического отклика и читательской судьбы <...>

Я очень тронут (и благодарен Борису Дубину) — меня в последнее время почти всегда очень трогает, когда в России, где художественная проза потерпела сокрушительное поражение от коммерческой беллетристики, вспоминают мои романы. Но справедливости ради должен заметить, что насчет критического отклика Борис Дубин ошибается — «Новый Голем» рецензировали довольно много и, в сущности, вполне даже квалифицированно (если отвлечься от полудебильной рецензии Дмитрия Бака в «Новом мире»). Насчет читательской судьбы, вероятно, Дубин прав. Но ведь не могут же (т. е. чисто статистически, отдельные случаи бывают, конечно, разные) читатели, с удовольствием читающие Пелевина, Улицкую или Быкова, с удовольствием и пониманием читать и мою прозу. Им же трудно, они уже развращены разреженностью. Они верят, что автор обязан сделать им легко и не выходить за пределы их знаний и представлений. Они убеждены (и можно даже перечислить, кем), что литература — это сфера сервиса, а не «сон в святых мечтах земли». Именно поэтому я говорю часто, что в смысле художественной прозы в России эон проигран. Не то что она не может появиться — отнюдь и появляется время от времени, а в том дело, что с этой читающей (и, в первую очередь, в разных смыслах решающей) публикой у такой прозы нет или почти нет никаких шансов.

что профессор МГУ считает, что

«Америку ненавидят все, даже американцы. Антиамериканизм — это, пожалуй, главное, что сегодня объединяет человечество. Антиамериканизм становится синонимом самоопределения человека… Поэтому «смерть Америке» следует написать на щите в качестве лозунга всех тех, кто хочет гуманного миропорядка. Пока Америка не будет разрушена, уничтожена и раздавлена… мы будем находиться под постоянной угрозой… Бороться с Америкой надо не только словом, но и сердцем, мыслью, а главное — действиями. Америке надо положить конец. Люди, которые не ненавидят сегодня Америку, не являются людьми вообще.»

Ну, красоты дугинского гиперболизма мы обсуждать не будем, но в смысле антиамериканизма он, скорее всего, совершенно прав. Это соответствует и моим наблюдениям. Но чтобы не быть голословным, приведу небольшую подборку цитат. Это практически случайная выборка цитат из немецких газет, Ольга Мартынова сделала ее, когда рецензировала американскую (говорит, очень хорошую) писательницу Лидию Дэвис и заинтересовалась, что и как вообще пишут в немецкой прессе об американской литературе и об Америке в связи с ней: Очень похоже на даже не «Иностранную литературу», а на «За рубежом» восьмидесятых годов — все неизбежно сводится к одному, к близкому краху.

Die US-Schriftstellerin Jennifer Egan hat mit «A Visit From the Goon Squad» einen großartigen Roman über die verlorene Zeit einer neuen
Generation geschrieben. Denn was durch diesen Reigen an Personen und deren privaten und beruflichen Turbulenzen durchscheint, ist auch ein gesellschaftlicher Wandel zum Konsumismus, in dem der amerikanische Traum der Selbstverwirklichung keine Berechtigung mehr hat.
…
Schöne, neue, bedauernswerte Welt.

Dominik Kamalzadeh DER STANDARD, Printausgabe, 20. 7. 2011

Американская писательница Дженнифер Эган написала великолепный роман («A Visit From the Goon Squad») о потерянном времени нового поколения. Ибо сквозь взаимосцепления героев романа и их личные и профессиональные треволнения проглядывает общественный поворот к консумизму, в котором у американской мечты о самовоплощении нет уже никакого оправдания.

Прекрасный, новый, огорчительный мир…

Доминик Камальзаде, Дер Штандарт (Вена), 20.7.11

US-Romancier Gary Shteyngart entwirft in «Super Sad True Love Story» die USA als faschistoides Land, das in Konsumismus und Schulden versinkt … Trotz solcher Drastik entwirft Shteyngart eine in ihren Grundzügen erschreckend vertraut wirkende Dystopie.

Dominik Kamalzadeh/ DER STANDARD, Printausgabe, 29.7.2011

Американский романист Гэри Штейнгарт показывает в «Super Sad True Love Story» США как фашистоидную страну, тонущую в консумизме и долгах. … Несмотря на всю грубую наглядность картины, Штейнгарт создает очерк пугающе знакомой в основных чертах антиутопии.

Доминик Камальзаде, Дер Штандарт (Вена), 29.7.11

Erzählung über die Bush-Ära, über ihre Perversion amerikanischer Ideale
Dave Eggers erzählt in «Zeitoun», wie der Rechtsstaat unter dem Hurrikan Katrina zusammenbricht.
DIE ZEIT 2.3.11
Heinrich Wefing

Рассказывается об эре Буша, об извращении американских идеалов. Дэйв Эггерс рассказывает в «Zeitoun», как правовое годударство было разрушено ураганом «Катрина».

«ДИ ЦАЙТ» (важнейший интеллектуальный еженедельник), 2.3.11, Генрих Вефинг

…..

Rezensionsnotiz zu Frankfurter Allgemeine Zeitung, 09.08.2011 Eine Menge Stärken des Romans von Lauren Grodstein weiß uns die
Rezensentin zu nennen. Wie die Autorin mit dem amerikanischen Traum einer Mittelstandsfamilie aufräumt, hat Kirsten Voigt auf ganzer Linie
überzeugt.

Обзор рецензий во «Франкфуртер Аллгемеине Цайтунг» (одна из важнейших ежедневных газет), 9.8.11: «Рецензентка перечисляет нам большое количество достоинств романа Лорин Гродстин. То, как романистка расправляется с американской мечтой семьи из среднего класса, убедило Кирстен Фойгт полностью.
….

Ну и так далее, и тому подобное, я поленился переводить несколько цитат еще. В общем, можете мне поверить, про Россию в конечном итоге пишут, пожалуй, лучше. По крайней мере, дифференцированнее.

Конечно, всеобщая ненависть не является сама по себе никаким доказательством. Все всех ненавидят, а особенно евреев и русских. Американцев, кстати, как таковых не ненавидят — ненавидят американское государство и его военно-экономически-пропагандистский аппарат. Причем имеются в виду не только магометанские и православные муллы и безмозглые чегеварщики, а… просто … все. Почти все, разумеется. Некоторые на зарплате. Или бескорыстно любят большого босса. Но любовь, как и ненависть, ничего не доказывает.

Я лично думаю, что по сути-то профессор прав. Проблема, однако, заключается в том, что если вдруг взять и ликвидировать Америку, то и всем остальным не поздоровится, даже самым бородатым и мордатым, настолько весь мир опутан экономической, политической, медийной паутиной, замкнутой на США. Это их самая главная защита. Для мира разовая ликвидация США была бы подобна самоподрыву смертника. Как говорилось в одной старинной пьесе, «Так вы же и сами убьетесь, пане начальник!» Странно, что Дугин этого не понимает — он всегда был очень толковый и способный человек, я читал несколько его эссеистически-поэтических текстов очень хорошего уровня. Наверно, на него МГУ так влияет.

Следовало бы, конечно, изобрести способ мирного и осторожного разделения США на три сравнительно небольших счастливых государства, если не полностью, то на большую часть демилитаризованных.

Думаю, — Север, Юг и часть западных штатов. Или Восток, Центр и Запад (без Калифорнии, конечно). Понятно, что Аляску и Гавайи придется вернуть России, а Большой Техас и Калифорнию — Мексике.

И тогда бы всем настало счастье. Я бы и сам поселился в одном из таких государств, и с большим удовольствием. В Нью-Йорке, например. Или в Чикаго. Там в этнографическом музее замечательные вигвамы, где можно посидеть на бревнышках.

Думаю, американцам самим было бы выгодно исправить искривление истории, наступившее в результате изнасилования Северными штатами Южных.

Но пока еще не придумано такого способа, то нехай пока существует лучше.

ДОПОЛНЕНИЕ: Интересно, почему эти люди думают, что они могут писать, когда они и читать еще не научились. Думаю, простой тест для четвертого класса на понимание текста и его пересказ своими словами был бы непреодолимой преградой. То ли это телевиденье виновато (особенно в части понимания непрямого высказывания; спасибо Петросяну и Камеди-Клабу), то ли Интернет (по причине чтения каждой четвертой строчки), но факт остается фактом — ситуация трагическая, если учесть, что речь идет о литературных критиках и литературоведах.

На сайте «ОпенСпейс» текст Дмитрия Нича о Варламе Шаламове — текст совершенно дилетантский, своего рода «Анти-Ахматова» — но «Про-Шаламов». Человек, использующий в историко-литературном и/или литературоведческом тексте, по крайней мере без подробного объяснения смысла в них вкладываемого, обороты вроде «серийный литературный убийца и политический надзиратель» (про редактора Фогельсона) или «номенклатурный литературный чинуша и раб массовых вкусов либеральной интеллигенции», «тугомясый долдон» (Твардовский). Оно всё, может, конечно, и так, но что хорошо на кухне, в литературном тексте выглядит, мягко говоря, неприятно и стыдно. Чаще всего. К тому же, помимо выбора выражений, полная путаность мыслей, задушевные вскрики и всхлипы, периодически переходящие в полуинтеллигентскую истерику, ровно как на газетных форумах («Вклад Шаламова в трагедию русского генофонда в том, что его линия оказалась выморочной. Вымаривание нации посредством лишения лучших ее представителей возможности закрепиться в потомстве — еще одно, наравне с золотыми забоями Колымы, эффективное средство политики геноцида…»). Сейчас такого «бытового литературоведения» много. Т. е. его всегда было много, инженеры советские всегда стучали одним пальцем на пишущей машинке «Украина» трактаты по всем отраслям жизни, особенно почему-то по еврейскому вопросу и о Марине Цветаевой. Но, конечно, никогда этот род интеллигентской чесотки не имел такого распространения в видимой сфере жизни — конечно, в первую очередь, за счет появления интернета, но это только одна сторона правды — другая заключается в стремительном понижении порога гуманитарной культуры и просто брезгливости, ставшее нормой в текущем литературном процессе. «Анти-Ахматова» говорит сама за себя.

Вольно, конечно, «ОпенСпейсу» позориться, материал этот — как создан для, в лучшем случае, отстойника типа «Частного корреспондента», хотя видно, что автору врезки всё это чрезвычайно близко. Впрочем, это не мое дело, да и не занимает меня. Я касаюсь этой удивительной публикации по другой причине.

Действительно интересующимся биографией Шаламова я могу в этой связи сообщить эпизод, рассказанный нам покойным Георгием Николаевичем Владимовым, который, может быть, больше говорит о времени и обстоятельствах, чем все ругательства и вскрики. Речь идет о коллизии «почему Солженицын, а не Шаламов». Владимов служил в «Новом мире» редактором отдела прозы и, кажется, просто спросил об этом главного. «Тугомясый долдон» объяснил: «Понимаете, я знал, что у меня была только одна попытка провести текст на лагерную тему, и что в советской литературе существует вообще только одна позиция для «великого лагерного текста». И я, конечно, понимал, что его автор станет знаменитостью, «великим человеком». Несомненно, Шаламов гораздо лучше, талантливее писатель, чем Солженицын, но проблема для меня заключалась в том, что у Солженицына был слитный текст, а у Шаламова — циклы рассказов. Если я отдам в цензуру 15 коротких рассказов, то она просто-напросто выкинет все самые важные и лучшие рассказы, оставит штук пять подрезанных текстов, которые не произведут никакого впечатления, и моя единственная попытка уйдет в песок. Слитный текст цензура изуродует, конечно, но он все равно останется собой и произведет впечатление. Вот поэтому я выбрал «Один день»».

Надеюсь, не нужно объяснять, что вышеприведенный текст — не цитата из Твардовского, а мой пересказ по воспоминанию пересказа по воспоминанию Г. Н. Владимова. Я, конечно, думаю, что и сама личность Солженицына сыграла свою роль — он мог потянуть должность «великого человека» в советском обществе, поскольку и сам, персонально, был человек-кремень, и культурно-антропологически был, в общем, советским человеком, плотью от плоти этого общества. Шаламов, помимо того, что по-человечески был странен и слаб, был типичным человеком 20-х гг., т. е. принадлежал к особому человеческому типу, недолго существовавшему, но очень плохо совместимому как с предыдущими, так и с последующими людьми. Вполне возможно, что это ощущение было дополнительной гирькой на весах размышления «тугомясого долдона» — Шаламов бы не потянул.

История эта по-немецки опубликована в статье Ольги Мартыновой о Шаламове, по-русски — не помню, может, я когда-то и писал уже о ней. Во всяком случае, это точно то, что мы слышали от Георгия Николаевича Владимова.

ДОПОЛНЕНИЕ: Да, кстати, выпускать 7 сентября, т. е. за день до семидесятилетия начала блокады Ленинграда, текст, озаглавленный «Варлам Шаламов: хроника блокады» — тоже не говорит уж очень лестно о тех, кто придумывал и готовил эту публикацию. Проблема «ОпенСпейса» еще и в том, что он практически один в своем роде (в чем не виноват, конечно), и поэтому на него усиленное внимание.

Позавчера, проезжая на велосипедах мимо магазина «Книжник» на Данцигской площади, купили книгу «Большие пожары». Это коллективный роман 25 советских писателей, печатавшийся в «Огоньке» в 1927 году.

Начал, по неистребимой привычке к линейной последовательности чтения, с предисловия мало мне известного Дм. Быкова (я читал много лет назад в библиотеле Балтийского центра писателей и переводчиков на острове Готланд большую книгу его вполне квалифицированных технически, но крайне однообразных стихов и — в разное время — несколько статеек в когдатошнем «Русском журнале» — с тех пор стараюсь его статей избегать). Предисловие, к моему облегчению, ничем особенным внимания моего не остановило (сразу скажу, поскольку это преди-, а не послесловие — прочитавши книгу, я все же удивился ему задним числом), кроме одного-единственного места:

Я был когда-то знаком с Александром Николаевичем Житинским. Конечно, происходя из инженеров, особой гуманитарной культурой он никогда не отличался, но человеком всегда был по-своему очень неглупым — не думаю, что вышесказанное было вышесказано всерьез, уж больно саморазоблачительно оно выглядело бы в этом случае, в смысле простейших представлений о том, как писатели на самом деле пишут, а переводчики переводят. Полагаю, что всё же это была шутка. А. Н. Житинский все-таки преимущественно юморист и даже воглавлял некоторое время отдел юмора журнала «Аврора», где в 1982 г. случилась по его любезности моя первая и на долгие годы последняя «официальная» публикация — юмористические стихи и несколько лимериков, выданные за переводы с английского. Но и инженеру, и юмористу должно было быть ясно, что после ряда вышеописанных пертурбаций текст, запущенный в этот изобретенный Александром Николаевичем за много лет до его технического воплощения Гугль-переводчик, окажется самым обычным клиническим бредом.

Но — прошу прощения, если я ошибаюсь — в процитированном предисловии это приводится довольно-таки всерьез, как заостренно сформулированная «мысль», с позволения сказать. Но даже и это бы черт с ним, и не такое видали, но как же прекрасно это пояснение для невежд, насчет рето-романского языка: есть такой швейцарский диалект немецкого! И поучительной интонацией, и чувством ответственности интеллигента перед невежеством читателя. «Основы языкознания», так сказать, том второй.

Причем, конечно, можно и не знать ничего про рето-романский язык, можно полениться проверить, с кем не случается, хотя в наши времена это один клик (а в прежние — один шаг к БСЭ), но поражает сообразительность — если язык называется романским, то не стоит ли задуматься, как он может быть диалектом немецкого языка, т. е. — или и это неизвестно автору предисловия? — германским языком?

Заинтересовавшись, я обнаружил, что коммерчески, очевидно, очень одаренный автор предисловия опубликовал его несколько раз, прежде, чем оно сделалось предисловием к этой по-своему замечательной книге. И никто не обратил его внимания на новости советского языкознания — ни редакторы, ни читатели, ни критики.

Вы скажете: ерунда, мелочи, пустые придирки? Это вы как хотите, а с моей точки зрения — это мелкая, но очень характеристическая вещь, вполне выпукло демонстрирующая общее состояние, общий культурный уровень «актуальной культуры».

Надо сказать, что когда я дочитал книжку до конца, меня удивило, насколько мало соответствуют характеристики отдельных фрагментов и их авторов тому, что я прочитал. В какой-то момент закралось даже подозрение, что автор предисловия написал его, не читая предваряемого текста. Что в данном случае маловероятно. Остается счесть, что речь идет о какой-то всеобъемлющей, принципиальной литературной глухоте и слепоте.

Вообще говоря, может и стоило бы написать об этой по-своему примечательной книге (и об очень по-своему примечательном предисловии к ней), но по нескольким причинам вряд ли я стану этим заниматься. Книжка вышла два года назад и прошла довольно незаметно. Конечно, и сейчас можно было бы о ней написать что-то вроде рецензии, как известно российский рецензионно-критический процесс устроен так, как будто люди собираются жить вечно. Но это, конечно, не единственная и даже не главная причина…

Сам по себе текст «Пожаров» рекомендую прочесть, вещь очень любопытная. Прекрасно начало Александра Грина, очень удачен текст Зощенко, который я читал вслух, задыхаясь от наслаждения, характерно неудачен текст Бабеля — зато интересно отражает его еврейско-одесско-купеческую и бальзаковскую фиксированность на аристократии. В общем, очень много о чем можно было бы подумать в связи с этой книгой. Но по нынешним временам, более чем достаточно, очевидно, Дмитрия Быкова с его ретороманскими новостями — эон уже решен, его не изменить.

то же, что было к пятнадцатилетию — «Блаженные августинцы».

На самом деле, конечно, всё это слишком сложно и художественно для простой, в сущности, коллизии: в советской цивилизации 70-80-х гг. начался отрицательный отбор, на подъем шли самые тупые, самые бессмысленные комсомольцы — и это касается и Горбачева, и его «контрагентов». И вот они совместными усилиями довели породившую их цивилизацию до катастрофы и зарубились, в сущности, не понимая зачем и из-за чего, и, главное, каковы будут непосредственные последствия их действий.

Ну, и еще были, конечно, комсомольцы-фарцовщики с их дедушкой-Ельциным, который был фартовый, но соображал не сильно больше Горбачево-Янаевых.

Мне стыдно за каждую минуту, которую я провел двадцать лет назад у радио или телевизора.

Когда-то мне казалось, что я понимаю природу этого советского ювенильного эротизма, проникавшего во все поры тогдашнего общества и выходившего далеко за естественные возрастные рамки — сжигавшего советских людей лет до 50-60 (а я знал пубертаторов и старше).

Советская скука казалась причиной; тела — свое и чужие — были тем немногим в царстве дефицита, что всегда было в пределах реальной досягаемости — тела и выпивка.

Уже книгу добыть было труднее.

Но советская жизнь кончилась, а это странное, в сущности, для северной на большую часть страны эротическое горение, кажется, осталось (характерный пример его — в «книгах” Дениса Осокина).

Значит, объяснение было поверхностным.

Вероятно, следует принять за рабочую гипотезу, что русские — народ южный. Просто живут в значительной своей части на севере.