НЕ ПОТЕРЯННЫЙ «МОЙ ПАРАДИЗ» (читая Олега Юрьева).

(рубрика «Обратная связь» ресурса «Сетевая словесность»)

статья Андрея Урицкого о моем романе «Винета» — «Эсхатологический раёк» (ссылка на блок рецензий этого номера; статьей Урицкого он начинается).

(ДОПОЛНЕНИЕ: А вот и в «Журнальном зале» номер открылся)

Мне, собственно, особо не подобает высказываться о сочинениях по поводу моих сочинений, и я это делаю крайне редко и крайне неохотно, только в очень специальных случаях, имеющих скорее отношение к социальной патологии, чем к литературе, но в данном случае я все же чувствую себя обязанным сказать вот что:

статья эта меня совершенно поразила — и я должен в этом совершенно честно признаться. Поразила тем, что я не просто ощутил исходящее от нее волнение, но даже узнал это волнение — это было то же самое — или лучше: то самое — волнение, что испытывал я сам, заканчивая роман — какое-то ощущение проломленной стены, выхода в другой свет. Читая статью Андрея Урицкого (uritski), я узнал и вспомнил это волнение, и испытал не то что благодарность — это совсем не то слово, речь идет не о благодарности писателя критику за положительную рецензию — а чувство, которое ближе к счастью. Удвоенное, возвращенное волнение. Это случается редко и вовсе не является обязательным качеством хорошей рецензии или литературной статьи, но когда это изредка происходит — происходит что-то вроде чуда.

А с «Винетой», меньше полугода как опубликованной, произошло уже несколько чудес подобного (хотя не точно такого) рода. Но и другого рода происшествий уже было немало.

Что позволяет с большим интересом смотреть в будущее.

Наташа, я, конечно, смущен, тронут и рад. И бесконечно благодарен — и даже не Вам, потому что, я думаю, за бескорыстное движение мысли и чувства, высказывающих себя в бескорыстной радости восприятия и воспроизведения благодарить как-то мелко — все ж таки это не услуга и не подарок, и вообще дело не в похвале, а в сущностном проникновении. Так что благодарен я не Вам — но Судьбе, или Провидению, определившими моим сочинениям таких читателей, как Вы, Наталья Горбаневская, ng68. Или как Олег Панфил silversh, к впечатлению которого Вы отсылаете.

А высказывал ли я уже свое глубокое убеждение, что г-н Немзер является куском того же самого советского вещества, лужей которого является г-н Топоров?

Это не в прямой связи с этим, мне приходилось уже высказывать свою точку зрения на сей счет, в т. ч. и в этом журнале*. Просто напомнило.

Любопытно другое: именно г-н Немзер подруливал букеровским жюри, в свое время не пропустившим , оказывается, ««цеплявший» и помнящийся — давний роман «Полуостров Жидятин»» даже в шорт-лист. О смысле высказывания, будто «Винета» является «пародией» на «Полуостров Жидятин» предоставляю судить читавшим обе книги — с моей точки зрения обсуждать тут нечего. Но обсуждать тут вообще нечего*, кроме интересных клещей, в которые берут «Винету» все разновидности озверевшей совчуры. Вероятно, есть в ней что-то такое, с чем они не могут сосуществовать. Или во мне.

*Чтобы не повторяться, приведу окончание моей давней записи («цепляющей» и запоминающейся, насколько я могу судить) о книге Д. Самойлова со статьей Немзера:

P. S. Об аппарате книги мне сказать — помимо вскользь уже сказанного — особо нечего. Предисловие г-на Немзера не демонстрирует той филологической девственности, которой справедливо славятся его газетные статьи. Можно сделать вывод, что девственность эта является не присущим г-ну Немзеру свойством, но скорее его орудием, если не оружием в священной борьбе за право объявить разбитый аквариум целым. Значительную часть предисловия занимают, однако, общественно-исторические размышления г-на Немзера, представляющие примерно такой же интерес, как размышления о русской истории Давида Самойлова, Александра Солженицына, Игоря Шафаревича, Натана Эйдельмана или любого другого советского интеллигента.

сходил не только в виноградники, но и в мировую паутину зашел, спросил у робота, что слышно новенького. Новенького немного, но есть и любопытное.

Вот, например, отчасти возвращающая веру в наличие на этом свете осмысленных человеческих существ, нормальная, аккуратная, осмысленно сделанная сотрудниками тверской библиотеки им. Горького работа. Даже выкрик несчастного полусумасшедшего мужичка в обрыганном пиджачке и в обмоченных штанах, стоящего враскачку у пивточки и скверною лаею монотонно кричащего на прохожих, какие ему кажутся почище, что они жиды и антилигенты — и тот выглядит здесь объяснимым и вписанным в информационный контекст. Не все еще потеряно, как было написано на двери одного «стола находок» в одном провинциальном городке в одном тысяча девятьсот восемьдесят лохматом году.

К слову говоря, с мужичка с самого давно уже спросу практически никакого, а вот лицам, добровольно, сознательно и, кажется, по своей инициативе подставляющим микрофон к его заблеванной бороде и распространяющих по мере возможностей сквернословный поток больного, вот тем следует сходить провериться. Довольно очевидно, что у этих лиц что-то очень не в порядке. Честно говоря, мне они представляются куда более общественно опасными.

А вот еще интереснее: другие лица, призывавшие не так давно к категорическому бойкоту известного органа (упаси бог, не в связи с мужичком и его «жидами и антилигентами», а в связи с куда более существенными преступлениями), не призовут ли эти лица к бойкоту соответствующего оранжевого глянца, ну хотя бы в связи с высказываниями типа «вдова Кривулина, когда я перехватил ее пьяные грязные ручонки…», не говоря уже обо всем прочем?

Я, конечно, ни с единым словом не согласен и думаю, что и сам Кирилл Анкудинов, когда (т. е. если) перечтет «Винету» (к сожалению — в деловом смысле, к сожалению, — вся моя проза требует как минимум второго прочтения), перевзглянет кое-какие свои взгляды на этот счет. Это, конечно, не требование, а совет на основе долгого опыта. Впрочем, это дело Кирилла Анкудинова. И его же право этого не делать, если не хочет.

…Но все же, но все же — при любом несогласии, точнее, при всех несогласиях — есть некоторое утешительное отличие от главного культурного героя этого (за пределами отдела культуры вполне как бы и пристойного) издания, т. е. от мужика с расстегнутой мотней, что перекачиваясь стоит у пивного ларька, неподвижно глядит перед собой мутно-прозрачными глазами и без выражения, паузы и остановки изрыгает «выражения», адресованные то ли прохожим, то ли себя самому, то ли мирозданию как таковому. Все мы знаем эту прекрасную картину. Виноват, конечно, не мужик, им уже лет двадцать пять назад следовало бы заниматься участковому — врачу, врачу, конечно. Стыдиться следовало бы тем, кто подставляет микрофон к заблеванной бороде — всем этим комсомольским банкирам и банкирским комсомольцам. С другой стороны, чем им стыдиться, Буратинам, каким деревянным органом?

Интересно вот только: кто в тексте Кирилла Анкудинова поставил ссылочку на голос пивточки, да еще с такого неудачного места — сам г-н автор или это ему помогли? С другой стороны, не так уж и интересно.

Не удержался-таки, дурачок…

Седьмое и последнее указание на публикацию моего романа «Винета» в № 8 журнала «Знамя». После чего снимаю с себя всякую ответственность — пропустившие и после этого сами кузнецы своего несчастья.

Глава называется «Поворот все вдруг» и содержания соответствующего:

“Что в лоб, что по лбу”, — успел я подумать, но волна, вместо того чтобы накрыть нас с головой, перевернуть и утопить, вынесла “Атенова” вверх в облаке свистящей и разноцветно просвеченной водяной пыли, летящей по бокам от меня и надо мною, как горизонтальный ливень или даже горизонтальный ливневый снег. На самую свою высоту — высоко над морем и “Королевой Бельгии”. Кусок этого дождя, этого летящего с нами гребня волны, перехлестнул через ограждение компасной палубы и грузно шлепнулся, окатив меня брызгами. Фонтан опустился, растекшись, вместо него стоял на широко расставленных ногах огромный хохочущий человек — головы на две выше меня. Его треугольные волосы дыбились, усы топорщились, а бесконечные руки обнимали небо. Голос без труда перекрывал шквал:

Рефрижератор “Атенов” соскользнул с гребня великой волны и полетел на северо-северо-восток, набирая сквозь облака высоту и одновременно поворачиваясь. Внизу под нами, на черном Балтийском море, во тьме темнеющей расплывалась, исчезала смутно-белая громада стардома. Сквозь плотный туман, снежный и ледяной, изрезавший щеки и лоб и едва просвеченный нашими елочными и другими огнями, мы вырвались в небо (оно оказалось сплошь усижено крупными звездами), перекачнулись, выправились и заскользили уже ровно параллельно облакам. Облака были, как снежное поле в ночи — в высвещенном нами тускло-разноцветном и движущемся под нами овале.

Предпоследняя глава романа называется «Маленькая еврейская подводная лодка». Из Балтийского моря выныривает несуществующая субмарина, предводимая покойным папой героя:

— Божественно! Божественный борщ, Зоя Валерьевна! Вы просто волшебница! — и стал вытирать тарелку бородой и щеками, в труднодоступных местах помогая себе языком. Борода и щеки при этом багровели, язык же почему-то желтел. — Боже мой, лет десять такого не ел! Ей-богу!

В Ленинграде у нас в квартире в сортире на вбитом в дверь гвоздике всегда висел толстый эстонский пупс, спустивший штаны. Это была наша единственная память о папе. Когда я только родился (рассказывала двоюродная бабушка Фира тайком от мамы и отчима), он нас с Лилькой и мамой бесчувственно бросил, женился на гойке и уехал с нею в Израиль. И все свое унес с собой, за исключением как раз этого пупса, потому что малолетняя Лилька намертво заперлась в санузле и безостановочно там рыдала, спуская время от времени воду. По отдаленным слухам было известно, что в Израиле папа стал моряком, хотя до Израиля был старшим экономистом в объединении “Красный пекарь”, а больше о нем ничего не доносилось. Когда Израиль на нас нападет, думал я часто в детстве, и агрессивные еврейские корабли придут в Финский залив, неужели же в самом деле папа будет стрелять в капитана второго ранга дядю Якова Бравоживотовского или в меня, если я к тому времени уже вырасту и сделаюсь офицером флота?