Дублирую два сообщения Ильи Кукуя:

1. Двухтомник Аронзона можно купить на сайте www.bookkiosk.ru
«Собрание произведений» Л. Аронзона можно приобрести на сайте http://www.bookkiosk.ru/ с доставкой по России. Цена двухтомника на сайте — 500 рублей, доставка бандеролью по России — 110 рублей, оплата по безналичному расчету (через Сбербанк). Жителям Украины, Белоруссии, а также ближнего (и дальнего) зарубежья имеет смысл предварительно связаться (через сайт) с издательством и узнать о возможности покупки, процедуре оплаты и стоимости доставки.

2. С подробной информацией о двухтомнике Аронзона (включая содержание томов, отдельные иллюстрации и тексты) можно ознакомиться на сайте Издательства Ивана Лимбаха.

Несколько дней размышлял над строчкой Аронзона «Мгновенные шары скакалки». Иногда мне казалось, что строчка гениальная по пластике и демонстрирует то богатство возможностей, от которого Аронзон постепенно отказывался, «всходя на холм». А иногда, что в строчке есть «небольшая погрешность», некоторый — переводя на язык шестидесятых годов — изобразительный «дерибас», и это де намекает, что вещность все равно была не совсем «его вещь». Сейчас, после консультаций с лицами, более прикосновенными к скакалке, чем когда-либо я прикосновен был, склоняюсь все же к мнению, что со зрительностью там все в порядке: одиночные скакальщицы скакнут (создадут тем самым мгновенный шар), остановятся, а потом снова скакнут. Удвоенных, вертящих для третьей, касаться это, само собой разумеется, не может.

Но тут-то и обращает на себя внимание, что в «Раю Аронзона» — на вершине холма, которой он достиг в 68 — 69 — 70 гг., люди — со скакалками или без — практически отсутствуют. Не считать же людьми богиню-Риту, зайчика-Альтшулера или себя, ослепленное красотой мира дыхание.

Совершенно прекрасно сказал об этом Олег Панфил:

«Аронзон (особенно поздний) — это рай чуть ниже живота, рай ланей и оленей, животного, телесного, инстинктивного. Прозрачное золото этого рая обугливает краешек жизни, которым удалось соприкоснуться с ним — мимо пожизненных таможен и полосы отчуждения. На этом обугленном краешке безмыслие граничит с безумием, любовь — с западней«.

И хотя я уже не думаю сейчас (согласившись, в том числе, с доводами авторов предисловия и цитируемого ими Анри Волохонского), что Аронзон действительно совершил сознательное самоубийство, но выносить соприкосновение с этим безмысленным (но, конечно, не бессмысленным), бессловесным (но не немым) раем и каждый раз возвращаться оттуда со звуком и смыслом было, наверняка, мучительно трудно.

Рассказывает Герман Лукомников:

Авалиани рассказывал, что Аронзон говорил ему о Бродском: «Он пишет членом. Если ему отрезать член, он перестанет писать. А если мне — я не перестану».

Сказано хорошо и хорошо, что сказанное сохранено (спасибо, Герман), но — по некотором размышлении мне кажется, что сказано все же в сердцах и неправильно. Если, конечно, разворачивать образ прямо.

Мне кажется, оппозиция «»с холма» (Бродский) — «на холм» (Аронзон)» гораздо вернее. Ты забрался на вершину холма и куда дальше? — только на небо. Ты спустился с холма и идешь себе, пока не надоело.

Но, может быть, мне просто не хочется дальше размышлять об этом противопоставлении. Что оно преследовало Аронзона, так это понятно. И по общей литературной ситуации 60 гг., и по личным биографическим обстоятельствам Аронзона — дружба с Бродским, ссора… а каково было выступить в знаменитом фельетоне в качестве распространителя стихов Бродского? Кто, интересно, подставил его в таком оскорбительном качестве? Как это вообще получилось?

Для чего это противопоставление могло понадобиться Кривулину ( его выступление на конференции 1975 г., которое мы могли послушать благодаря любезности Ильи Кукуя, маркирует зарождение этой идеи), тоже совершенно ясно.

Но сейчас это всё в значительной степени уже неактуально. Хочется думать о будущем, а не о прошлом.

…Но все же еще немножко о прошлом, чтобы не забыть. Году в 82-м В. А. Лейкин, шокированный восхищением, с которым мы говорили об Аронзоне (мы как раз, кажется, получили от Понизовского пук аронзоновских стихов и хотели поделиться), сказал О. Б. по телефону, что это-де «еврейские штучки, которые понятно как делаются». Трудно сказать, почему еврейские и что ему было понятно. В другой раз при упоминании Аронзона заметил: «Не понимаю я этих наркомов». Милый человек был, и обаятельный (не знаю, какой сейчас, лет 25 с ним не сталкивался — поэтому и «был»), но, конечно, геолог.

Вообще — но это уже совершенно безотносительно к Лейкину — «понятно как делается» можно (было?) очень часто услышать в качестве некоего уничижающего аргумента, но почему-то я ни разу не видел, чтобы тот, кому «понятно как делается», сделал, как ему понятно — хотя бы для примера.

тираж двухтомника Аронзона поступил в издательстве, а также называет предварительные расценки.

В РАЮ, ДОЛЖНО БЫТЬ, СНЕГ

В раю, должно быть, снег. От сосен на пригорке
до моря черно-алого, куда закат затек.
В раю, должно быть снег. И всё — ни норки в норке,
ни галок письменных, ни белок-распустех.

В раю, должно быть, снег. И ангел-истребитель
устало барражирует сверкающий озон.
В раю, должно быть, снег. Единственный в нем житель —
в пальто расстегнутом и мертвый Аронзон.

В раю, должно быть снег. Я был над ним, пролетом.
В пыли иллюминатора косой стеной он рос.
Но из подмышки перистой пунктирным пулеметом
его отрезала цепочка черных роз.
2000

С самого начала, с тех пор, как я узнал о выходе двухтомника Аронзона, меня не покидает ощущение, что этим изданием завершается тридцатипятилетный процесс его «ползучей канонизации».
Читать далее →

По цитатам и ссылкам можно сделать вывод, что «неофициальная» или, как это очень неудачно тогда называлось, «вторая» культура, по крайней мере в сегменте (достаточно большом), идеологом и руководителем которого старался быть (и, конечно, был) Виктор Кривулин, выдвигала Аронзона в качестве противовеса Бродскому. Вывод совершенно правильный: так оно в очень значительной степени и происходило.

Проблема заключалась только в том, что Кривулин делал это скорее по расчету, чем по любви. Читать далее →

В письмах Аронзона — соответствующие места открылись сразу же, практически на расхлоп! — несколько раз употреблено выражение «сиамские близнецы». По отношению к нескольким (разным) людям, включая знаменитого Швейгольца, «убившего свою любовницу из чистой показухи» (письмо на зону). В смысле: мы с тобой (или таким-то), как разделенные сиамские близнецы. Очевидно, во внутреннем языке Аронзона «сиамскими близнецами» обозначалось то примерно, что я назвал в предыдущей записи «зачаточным платоновским шаром». Само же представление о том, что он был с кем-то одно существо и теперь отделен, оказалось у него присутствующим и даже очень отчетливым. Я не претендую лучше Аронзона знать, с кем он был сиамским близнецон и сколько их вообще было — мое наблюдение касалось того, что меня единственно касается, т. е. стихов. Так что я при нем пока остаюсь.

Вообще, уже сейчас поражает степень (само)отчетливости этой «райской птицы». Цитата на развороте перед титулом (это не форзац, а просто вторая и третья страницы): «Материалом моей литературы будет изображение рая… Тот быт, которым мы живем, искусственен, истинный быт наш — рай…».

Уже только ради этого — ради этой удивительной отчетливости, ради прямого взгляда на осознанное понимание автором собственной «литературы», стоило заглянуть в эту книгу. Совсем не лишнее в наши времена (времена кристаллизованной глупости как «народной болезни», как поветрия) напоминание, что большие поэты никогда не бывают дураками. Не бывали, не бывают и не будут бывать.

Ну, и конечно, очень хорошо сделали составители, выставив эту цитату (я ее прежде не знал) на самое видное место. Она в каком-то смысле решающая. Не когда Рита Пуришинская (его вдова) говорит, что он был «жителем Рая», не когда Е. А. Шварц это говорит, не когда я это говорю — не когда мы все это говорим, а когда он говорит это сам — и со всей отчетливостью.

Спасибо он знает кому!

Издано сказочно! С цветными вклейками!

Подробно и последовательно буду читать позже, но сейчас, конечно же, не удержался, и сунул нос. Предисловие («Вместо предисловия» Казарновского и Кукуя) — очень достойное по сжатости и равновесности тона. Всякая фактология — для меня безумно интересная. Оказалось, например, что Аронзон вырос там, где я жил с 12 лет — на 2-й Советской. Его дом был № 27, это дальше к пл. Александра Невского, наш — № 21. То есть почтовый адрес у нас был, конечно, по Невскому, № 134, но ближний выход был на 2-ю Советскую. Там все дворы проходные.

А потом они с женой жили в «доме Достоевского» на углу Владимирского и ул. Марии Ульяновой. До 12 лет, до переезда на Староневский, мы жили на Колокольной, в т. н. «красивом доме» № 11. А в школу я ходил № 216, «энгельгартовскую», которая как раз и находится в Графском (сейчас) переулке, тогда на ул. Марии Ульяновой. Тоже буквально несколько домов от «дома Достоевского». Причем школу эту я и закончил, ездил туда со Староневского на троллейбусе. На лестнице «дома Достоевского» — на подоконниках — играл в орлянку и трясучку, курил первые сигареты, выпивал первые портвейны и молдавские розовые. Замечательная была школа, как я теперь понимаю. Сейчас там почему-то усиленное изучение польского языка — уж не знаю, кому он нужен и кого там вообще собираются выпускать — челноков, что ли? Бюст Мицкевича поставили у входа… Мицкевич почему-то похож на Авраама Линкольна… Ладно, это другая тема.

…То есть сразу же вдруг выяснилось, что я все свое детство провел «поблизости от Аронзона». Это, конечно, никому, кроме меня, не интересно, зато меня почему-то разволновало.

Затронута — уже здесь, в биографическом разрезе — и базовая мифологическая коллизия ленинградской поэзии: Бродский — Аронзон. И не только в биографическом. Очень остроумно и показательно краткое сопоставление двух «холмов» — у Бродского с холмов спускаются, у Аронзона на холм поднимаются. Несомненно, эта коллизия еще появится в статьях и комментарии, но уже сейчас хочу сказать:

в конце 50 — начале 60 гг, когда Бродский и Аронзон познакомились и подружились, они — с точки зрения моей личной мифологии, являлись одним и тем же человеком (сами того, разумеется, не зная) — своего рода зачаточным платоновским шаром. А потом это существо — но не совершенное существо, а как бы зародыш совершенного существа — распалось на две половины и они двумя корабликами поскользили в совершенно разные стороны, не только не ища друг друга, но, я бы сказал, совершенно наоборот. Мне кажется, непредвзятый взгляд на стихи и того, и другого этого времени отчасти объясняет этот мой мифологический образ.

В комментариях к первому известию о выходе «большого Аронзона» см. развернутое письмо одного из его составителей, Ильи Кукуя, содержащее всю необходимую информацию об этой книге.