Свершилось!

Не могу удержаться, ничего прекраснее мне в последнее время не подворачивалось. Via miriam_feyga:

Украинская парфюмерная компания Bezstuzhev & Donskoy изготавливающая эксклюзивные ароматы, сделала прорыв в мире ароматов, а именно создала драже для ароматизации кала у человека.

Теперь человеку не нужно будет стесняться спецефического запаха кала при дефекации, а так же эти драже помогут заменить неприятный запах при выпускание кишечных газов наружу, наполняя при этом воздух приятным ароматом.

Драже основанны на специально разработанной молекуле аромодексикал, эта молекула работает по принципу маленького спонжа, который распространяет запах при соприкосновении с продуктами бактериального метаболизма которые скопились в кишечнике.

В результате можно говорить о новом типе аромата, скорее активном, нежели пассивном.

Продолжим, однако:
Читать далее

Почему-то вдруг вспомнилась бессмертная песня Юли Беломлинской:

Надела Катя
Новое платье,
Надела нитку янтарных бус.
— Прощайте, сестры,
Прощайте, братья,
Прощай, маманя — я не вернусь.

Помню разлуку,
Горе и муку,
Как дождалася горького дня —
Он на прощанье
Подал мне руку:
Прощай, родная, помни меня.

Я б тебя, милый,
Не позабыла,
Не позабыла бы никогда,
Да у меня-то
Столько вас было,
Сколько песчинок несет вода!

Слышу я слово:
Отдать швартовы,
И в этом слове тоска и грусть…
Ты покидаешь
Город портовый,
Ты уезжаешь — я остаюсь.

Надела Катя
Новое платье,
Надела нитку янтарных бус.
— Прощайте, сестры,
Прощайте, братья,
Прощай, маманя — я не вернусь.

Прости, Юля, если что не так, цитирую твой синкопический шедевр исключительно по памяти.

********
…Даже и не знаю, с каких кислых щей вспомнилось — чем объяснить? Не иначе как днем рожденья любителя выпить стакан-другой парижской воды на потную партийную копейку.

Не помню, рассказывал уже? Или писал где-нибудь (что тоже может статься)?

У моей мамы была подруга по имени Элла Степановна (она уже, к несчастью, давно умерла), очень милая и в высшей степени культурная женщина. По окончании юрфака ее распределили юрисконсультом в Управление рынков или как там это называлось, где ее сразу все полюбили, потому что не полюбить ее было невозможно, и где она сразу же стала справедливо считаться в высшей степени культурной женщиной и авторитетом во всех областях знания. Поэтому в один прекрасный день сослуживцы по Управлению рынков подступились к ней с вопросом, томительно их волновавшим (не в подначку, а действительно надеялись утишить томление духа): правда ли, что у Ленина был сифилис? Годы были, если я правильно сосчитал, поздние пятидесятые или ранние шестидесятые.

Элла Степановна очень смутилась, но все же сочла себя обязанной ответить коллегам:

— Ну, Вы понимаете, когда он был в ссылке, в Шушенском, там были очень антисанитарные условия… Представляете, там у них на всех ссыльных, на всех товарищей по партиии — Свердлов там и прочие большевики — была только одна-единственная параша, вы только представьте себе…

— ОДНА ПАРАША? — Сотрудники были потрясены. — И ВСЕ ОНИ С НЕЙ ЖИЛИ?!

Из писем еврейского друга

Видел репортаж по телевизору из нью-йоркской биржи. В холле было установлено фортепиано, и какая-то девушка играла сочинения Шопена, а от имени биржевиков выступал видимо их староста, человек нашей с вами нации, пожилой, плешивый, одетый в рубашку в мелкую синюю клетку, красный галстук-бабочку и оранжевый пиджак. Он говорил: «Мы, конечно, можем позволить себе купить билет за сто пятьдесят долларов и пойти на концерт расслабиться, но мы хотели отметить юбилей Шопена именно здесь, так как он нам особенно близок. Он мало писал крупных сочинений и больше работал в малых формах, и эти его сочинения коротки и содержательны, как биржевые сводки.

— Воистину так, Аркадий Яковлевич! Но просто чтобы зафиксировать приоритет отечественной мысли: один русскоязычный поэт давно уже понял, что во Фредерике Шопене звучала музыка фондовой биржи, не даром же он написал:

Так некогда Шопен вложил…

Прерванное представление

Тут у нас во Франкфурте, пишет местный выпуск газеты «Бильд» (здесь для читающих по-немецки), на этих выходных состоялось — точнее, не до конца состоялось — инсценированное чтение любимой и популярной в немецком народе эпопеи «Москва — Петушки». Немного по Хармсу оно не состоялось, тоже очень любимому немецким народом.

Наскоро перевожу из газеты:

В программе «Москва — Петушки». 80 зрителей в «боксе» (студийная сцена франкфуртского гортеатра) предвкушают встречу со звездами театра, кино и телевидения (не называю — вы их все равно не знаете). Они сидят на металлических стульях и страшно серьезно (если калькой с немецкого: «с пивной серьезностью», bierernst) смотрят на публику. А потом берутся за бутылки и наполняют стаканы. Но вместо воды в буылках на этот раз действительно водка! Артисты действительно всерьез отнеслись к своему тексту!

Публика с воодушевлением реагирует на представление, которое с каждой минутой становится все неожиданней. А именно: актерский квартет с каждой минутой становится все пьянее. Они прыгали и кричали: «Назтровье», — так рассказывает один из посетителей. — Потом начали швырять со сцены листы с текстом, угощать зрителей водкой. Один из актеров уже не мог держаться на ногах, другой поскользнулся на собственном тексте и упал. Зрители аплодировали, думали, это такая постановка.

Но потом аудитория перестала доверять собственным глазам: один актер падает вместе со стулом назад, его коллега сваливается со стола. Артисты совершенно пьяны, бормочут неразборчивую чушь.

Первые зрители побежали вон из театра, в зале воцарился средней силы хаос. Поспешили на помощь театральные пожарные, была вызвана скорая.

«Путешествие в Петушки» (так, в принципе, называется немецкий перевод поэмы — «Reise nach Petuschki») продолжается и за порогом театра: упавшего Марка Оливера Шульце (один из артистов) уносят санитары, звезда сцены совершенно пьян и продолжает буянить в машине скорой помощи! Санитары вытывают полицию: спешно приезжают четыре машины, спецгруппа с собаками. Тридцатишестилетнего артиста отвозят в университетскую клинику, три его собутыльника протрезвляются дома, в собственных постелях.

Интендант (худрук) театра: Мы рассматривали это как своего рода «опыт над собой». Под лозунгом: «Мы читаем этот волшебный текст и немножко выпиваем».

Хильда, ласковый трусик

Благодарю Игоря Лощилова loshch за указание на публикацию книги стихов Петра Потемкина «Париж» в сентябрьской книжке журнале «Новый мир» (книга — в книжке; смешно получилось, да уж ладно…). Публикация, насколько могу судить, образцовая, поэт Потемкин, с моей личной точки зрения, неумный и неловкий — не шутливый, а скорее напряженно-шутящий в надежде, что все равно зарегочут, потому что репутация уж такая, а в данном случае несколько принужденно отрабатывающий собственное тематическое задание. Впрочем всё это совершено неважно, я и вообще бы не стал об этом говорить, если бы в публикации не нашлось совершенно упоительное стихотворение — первая часть триптиха «Хильда»:

Хильда

1

Хильда, ласковый трусик,
Хильда, прелесть моя.
Что за взбалмошный усик
Носит шляпка твоя?
Или мне показалось,
Или нет ничего?
Что ж на ней колыхалось
Для меня одного?
Усик, усик, конечно.
Но, лукавая, ты
Оборвала беспечно
Тонкий усик мечты.
И теперь ты не трусик,
А как все и как я,
И цветок, а не усик
Носит шляпка твоя.

Не знаю, почему, но этот «ласковый трусик» мгновенно отпечатался у меня в сердце. Есть такая внутренняя антология божественной глупости, куда он с ходу попадает. Попадание в эту антологию не зависит от намерений автора — нарочно он притворяется и так шутит или же у него это случайно получилось, по вдохновению. Из недавних пополнений — третьего дня сообщенная мне добрыми людьми (стыдно сказать, не знал — залатали прореху в моем образовании, Аркадий Яковлевич, спасибо!) анонимная пародия, считается (хотя и непонятно почему и зачем), что на Тредиаковского:

Стоит древесно,
К стене приткнуто,
Звучит прелестно,
Быв пальцем ткнуто

Вообще-то это загадка к слову «рояль» — подробнее о проблематике неизвестно чьих пародий на неизвестно кого в чрезвычайно интересной статье Вл. Успенского про лесных срак, а также здесь, с расширением текста про лесных срак. К слову — здесь я совсем не уверен, что это пародия ХХ века на XVIII. Вполне возможно, что и XVIII, но это так, чувство.

Может быть, это и есть рабочее определение жанра — «пародия неизвестно на кого неизвестно зачем» (в смысле, без определенного назначения в свете текущей литературной политики, как, скажем, у Козьмы Пруткова, а так — бескорыстно-вдохновенное упоение красотой божественной глупости), Наш «Усик» сюда несомненно относится, хотя автор его и известен.

Этой же статье Вл. Успенского я обязан следующим мемуаром и содержащейся в нем формулировкой:

Мне вспоминается, как в 60-е годы я шел по Переделкину с покойным драматургом Исидором Владимировичем Штоком, человеком живого ума и быстрой реакции. Проходя мимо дачи Федина, в те годы возглавлявшего Союз писателей, я не удержался от неодобрительных слов относительно его творчества. “Ты не прав, — возразил Шток. — Федин — это настоящий русский плохой писатель. А быть настоящим русским плохим писателем — это очень много”. (“Кто же тогда этот? — вскричал я, указывая на одну из неподалеку стоящих дач. “А это вообще не писатель”, — назидательно ответил Шток.)

Настоящий русский плохой писатель как недостижимый идеал современного беллетриста — не прекрасная ли это формулировка в свете актуальных размышлений? Но это так, апарт. Главное дело — «трусик».

Небольшое отдельностоящее открытие: Зданевич конспектирует Гургенова

Некоторое время назад я цитировал стихотворение Константина Гургенова из его книги «Стихотворения Константина Гургенова» (М.: Т-во скоропеч. А.А. Левенсон, 1907). Вот оно еще раз:

Однажды дева сидела у ручья
Подумала о слове мужья
И вдруг сделалась бледна
И вот видит лошадь перед ней
Что на спину сажает
Красотку полную страстей
И скачет через горы
И скачет через долы
Вдаль унося замечательную красавицу.

Стихотворение приводит Илья Зданевич в своем докладе «Илиазда», прочитанном 19 мая 1922 г. в парижском ресторане «Юбер».

По моей просьбе Валерий Игоревич Шубинский, все равно проводящий большую часть своего времени в Публичной библиотеке, взял книгу Гургенова и скопировал стихотворение о деве. Вот оно:

1

Жила в лесу младая дева,
Красой слыла она земной,
И как изгнанная Ева
Одна блуждала она порой.

2

Напоминали Афродиту
Безумно страстные глаза,
И губы кровью наливались;
Златые кудри и власа
Вились и блеском наполнялись

3

В глаза не видя человека,
Она не знала жизни сей,
Но доживая четверть века
Распознала суть страстей.

4

Однажды сидя у ручья,
Впервые думала она
Что значит слово: мужья,
И сразу стала бледна.

5

И лошадь перед ней предстала
Широкой грудью своей,
И на спину она сажала
Красотку, полную страстей.

6

Поддавая спину ей.
Безумство ею овладело,
И обнявши, шею ей, думала:
Исчезло все — былое улетело.

7
И неимоверным, гордым взмахом
Кинулся вперед конь с той
И мчался необычайным шагом
Блондинку унося с собой.

8

Смело уносит конь ее
В прекрасные дни начала мая
Туда где ждет ее
Вечное блаженство рая.

Это, конечно, неимоверно прекрасные в своем роде стихи — находка для коллекционера и любителя (вот, кстати, Герман Лукомников собирает, кажется, «наивную поэзию»). Но Зданевич, сознательно или нет, сильно «подработал» их, вспоминая (вряд ли он дотащил книжку Гургенова до Парижа)через 15 лет. Можно не сомневаться, что он вспоминал их в течение этих пятнадцати лет часто — думаю, он вспоминал их за каждым застольем, как мы в юности вспоминали за каждым застольем «Партбилет» Павла Богданова («Когда бы в руки ты не взял, он словно пламя, ал…», его же «У Мавзолея ели молодые…» или поэму Николая Доризо о Ленине и медсестре («И о чем в ночную пору речь держала медсестра, знают только эти горы и полночная пора…»).

Надо полагать, в результате этого пятнадцатилетнего вспоминания-забывания-вспоминания произошло естественное изменение текста (забываемые части заменяются или удаляются; я вот, кажется, таким точно образом перепутал что-то у Доризо в предыдущей скобке), но получившиеся, т. е. зафиксировавшиеся у Зданевича через 15 лет стихи я бы уже назвал его собственным — и очень замечательным! — стихотворением «по мотивам Гургенова». По всем основным характеристикам текста, и структурным, и фактурным, оно в достаточной мере отличается от «оригинала», а главное, демонстрирует такое упоение текстом и такое форсирование его комических сторон до самодействующих поэтических образов, какого «наивные поэты» сами никогда не достигают (поскольку упоены не текстом, а словами — или собой, что, впрочем, практически одно и то же). И какого, наоборот часто достигают (будут достигать! лет еще через пять — в конце 20 гг.) поэты, сознательно работающие с «наивным поэтом» в себе, как. напр., Олейников.

Решающим элементом является, конечно, последняя строчка «Вдаль унося замечательную красавицу» (которая всё, собственно, и решает, без нее стихотворение осталось бы, скорее всего, «простым конспектом»), интонационно предсказывающая Леонида Шваба — пожалуй, последнего на данный момент автора, сознательно работающего с «наивным поэтом» в себе — на фоне многих других, просто-напросто культивирующих в себе капитана Лебядкина, существующих на одном с ним уровне, потому что уровень «наивного стихотворчества» в любом случае ближе к поэзии, чем их собственный личностный уровень — скучных интеллигентских детей. Т. е. они поднимаются к капитану Лебядкину и, в лучшем случае, в него превращаются — со всеми печальными последствиями. На самом деле процедура не такова — процедура: отстраненный и любящий взгляд, создающий объем. Никогда мы еще не были так близки к внутренней технике этого метода, как в вышеописанном случае — случае Зданевича/Гургенова.

Короче говоря, в одном из ближайших обновлений «Новой Камеры хранения», в разделе «Отдельностоящие русские стихотворение» появится стихотворение Зданевича/Гургенова.

А теперь, для любителей передового стихосложения, как бы «бонус»:

кавказский «верлибер» Константина Гургенова (из упомянутой книги, спасибо В. И. Шубинскому, не поленившемуся списать слова): Читать далее

Радости скобарства

В этой книге впервые публикуется как проза, так и поэтическое наследие автора. Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.

М.:Эксмо, 2008. Пер. 608 стр. Серия «Русская классика ХХ века»

Каталог берлинского книжного магазина «Геликон» принесла сегодня почта.

Кто же был этот автор, впервые опубликованный издательством «Эксмо» в 2008 г.? Погодите заглядывать под загиб, попробуйте догадаться.
Читать далее