«Премия им. В. В. Розанова «Летающие собаки», «не возражает» против «перепечатки» (смешной термин применительно к Интернету) трех текстов о моих «Двух стихотворений» в «Новой Камере хранения».

А почему она должна и могла бы возражать? У нее что, есть письменный контракт с авторами об эсклюзивности использования их текстов? Написано это в регламенте? Очень сомневаюсь, иначе эти тексты не были бы напечатаны (в собственном смысле слова) в «Воздухе». Дмитрия Владимировича Кузьмина я спросил, кстати — прежде всего, чтобы не опередить. Если ошибаюсь масчет контракта и/или регламента, то пусть мне скажут — я извинюсь и попрошу разрешения, хотя оно уже как бы получено.

И еще раз в тысячный раз повторяю: «Новая Камра хранения» в своем основном разделе не издание, а что-то вроде … камеры хранения, т. е. банка данных. Каждый постоянный автор имеет собственную страницу, на которой размещает/собирает свои стихи и «секундарную литературу», т. е. тексты о них. Чтоб всё было вместе. А мы ему помогаем. Если кто-либо из авторов секундарных текстов возражает против такого размещения, то пусть сообщит — мы, конечно, немедленно снимем его произведение. Но это касается только авторов.

А «летающие собаки» после завершения конкурса и публикации его результатов тут ну правда, действительно совершенно не при чем. «Новый мир» или «Знамя» мы тоже не спрашиваем, когда берем у них материалы о наших авторах, исходя из вышеупомянутой неэксклюзивности журнальных публикаций.

нашел в журнале Кирилла Захарова

Видение

1.
Однажды в саду вечерней порой,
Промчавшейся быстрою стрелой,
Увидела я страшную тень перед собой,
Но, кажется, то был сторожевой.

2.
И к великому моему удивлению,
Предалась, было, новому размышлению,
Как снова была поражена ужасному видению,
И вновь я предстала перед новой тенью.

3.
– Кто ты? Зачем меня пугаешь?
На что сдалась я тебе?
И если ты несчастье в миру сеешь,
То призывать зачем меня к беде?

4.
Ведь я еще молода и энергична,
Не зная счастья в жизни сей земной,
Дай же пожить мне многие годы,
Чтоб стать скорей разумной, но не иной.

5.
– Нет, не так, – воскликнула белая тень, –
Свыше осуждена ты на тяжелое бремя.
Иди за мной – мне наскучило и лень
Выслушивать тебя столь долгое время.

6.
Вот этим закончилась жизнь молодая,
В великом мире людей;
Исчезла с лица земли, как небылая,
Не осуществив своих идей.

Константин Гургенов — тифлисский графоман начала ХХ века, чье стихотворение из книги 1907 г. («Стихотворения Константина Гургенова» (М.: Т-во скоропеч. А. А. Левенсон, 1907) вспомнил и воспоминанием неузнаваемо переработал (и тем превратил в собственное) в 1922 г. Илья Зданевич. Вот эта история подробно.

Поскольку запись не подзамочная, а только с закрытыми комментариями, позволю себе процитировать слова публикатора, с которыми согласен, только если он согласен с моим их пониманием:

Отсюда (позевываем, зева-аем), нет сомнений, в очередной раз выкарабкалось все обэриу, само того не ведая

«Отсюда» обериуты, конечно, в техническом, литературно-историческом смысле, как и отмечается, не «выкарабкивались». Но вот, думаю, сам механизм «высокого пародирования» символистского языка и символистского жизнестроительства у Хармса и Введенского очень наглядно иллюстрируется «бессознательным пародированием» модного в столицах стихотворчества (но, конечно, Фофанов, а то и Надсон поджимают) полубезумным (кажется) тифлисским графоманом. В этом смысле, как иллюстрация, пусть и непроизвольная, метода Гургенов имеет отношение к ОБЕРИУ. Так думаю я и так я понял процитированные выше слова Кирилла Захарова. Но не следует, как мне кажется, преувеличивать «лебядкинскую составляющую» в поэтиках, созданных умными, образованными, до известной степени (кроме, пожалуй, Хармса) циничными и в любом случае отдававшими себе отчет в том, что они делали (да и вообще во многих смыслах очень отчетливыми) людьми.

Илья Кукуй (ilja_kukuj) цитирует блокадный дневник Павла Зальцмана:

Будем надеяться, что дневник Зальцмана когда-нибудь будет расшифрован и издан (см. по ссылке в комментариях объяснение Ильи Кукуя на этот счет). Пока же — очень хорошо, что эта запись введена в оборот. По очень многим причинам.

Ох, не до того мне, собственно говоря, но все-таки, коротко… Уж больно силен оказался взвыв умиления и энтузиазма по поводу присуждения Виктору Александровичу Сосноре премии «Поэт».

Самое необходимое:

нельзя не быть раду и даже счастливу через то известие, что кусок электрических денег (они еще электрические — или уже нанометрические?) существенно облегчит жизнь замечательному русскому поэту Виктору Александровичу Сосноре — жизнь, отмеченную великими удачами, но и великими несчастьями, в том числе и в самое последнее время.

Но вот вскрики и всхлипы насчет того что «достоен», «удостоен», «молодцы-жюри!», не говоря уже о покупке на голубом глазу самообозначений типа «общенациональная поэтическая премия», «главная поэтическая премия» и т. п., и так далее демонстрируют огорчительную бессознательность хороших людей, которым, видимо, можно впарить всё что угодно.

Премия «Поэт» имеет не больше силы высказывания о значении, значительности, значимости любого из своих лауреатов, чем какая-нибудь премия им. Г. Григорьева, хотя разница, конечно, существует — последняя является попыткой ленинградской литературной гопоты соорганизоваться вокруг своих облеванных знамен, а первая есть мероприятие по приданию себе важности группы престарелых советских журнальных функционеров либерального (по старинной советской классификации) направления. Конечно, формы у этого мероприятия сильно пристойнее и принять премию «Поэт» не бесчестье, но «чести» никакой она принести не может. Если, конечно, не считать, что чем больше денег, тем больше чести.

Вообще: никакая литературная премия в России (и за очень малыми и очень частными исключениями никакая литературная премия из известных мне за рубежом, включая сюда и совсем уж пародийную Нобелевскую, разумеется) не несет никакого содержательного высказывания, не может быть выдана «по заслугам», не может никого «удостоить» и т. д. В лучшем случае, какой-нибудь удачно выбранный лауреат может «удостоить», «приподнять» какую-либо сильно залопухавшуюся в последнее время премию, нуждающуюся в срочном приливе «символического капитала» — как это было в недавнем случае вручения Премии Андрея Белого С. Г. Стратановскому — премия несколько обновила таким образом свой инициальный миф, что она-де ведет свое происхождение из ленинградской неофициальной культуры 70-80 гг., хотя на самом деле она ведет свое происхождение из банкетно-фуршетной культуры 90-х гг.

Но премия «Поэт» не может даже «украситься» именем Сосноры, она все равно останется тем, чем является: «игрой в <назначаемые> классики» — игрой людей, в сущности очень литературно и идеологически ограниченных, живущих даже не в 80-х, а в 70-х годах. Кто нуждается в доказательствах, благоволит обратиться к недавней стенограмме дискуссии по поводу «дел премиальных», произошедшей в редакции журнала «Звезда». Если кто не видит в уровне — не дискуссии даже самой, там есть забавные и во многих смыслах интересные и показательные выступления (особенно рекомендую ядовитые вбросы Андрея Арьева и упорные «стою-и-не-могу-иначе» Елены Невзглядовой), а в уровне привезенной из Москвы на показ системы представлений, системы человеческих и литературных координат, положенных в основу всей этой затеи — ничего особенного, тому уже ничем не поможешь, пусть живет в этом мире и радуется, доказывать и убеждать не буду. А потом огорчается, когда какую-нибудь следующую премию «Поэт» присудят… ну не знаю… Андрею Дементьеву. Или Быкову. Или Драгомощенко, для неожиданности. Или Окуджаве посмертно. Или Тютькину, как бы выразился какой-нибудь сардонический провинциальный публицист.

Но подумайте сами, кто может:

если принимать всё это даже на крошечку всерьез, то что же тогда получается:

В. А. Соснора — «Поэт», как и… не будем называть имен… ну или хотя бы парочку назовем для порядка — как Олеся Николаева, разливающая Бродского в бутылки из-под лампадного масла, или Тимур Кибиров, некогда раздольный певец эстрадного центона, а сейчас переводчик с невидимого подстрочника какой-то душеспасительной чепухи, даже не смешной. Если воспринимать это всерьез, как высказывание, то это, пожалуй, будет даже звучать преднамеренным оскорблением Виктора Александровича Сосноры.

Если Соснора — Поэт, то никто больше не Поэт. Премию нужно было открыть, дать ему и закрыть. А если … — Поэт, то Соснора — не знаю кто, гонщик!

Если мы своими эйфорическими кивками признаем «право» премии «Поэт» вводить в «Пантеон», то мы создаем себе проблему с будущим вводом в «Пантеон» поэта Тютькина, которого несомненно туда введут. (Тютькин — это Х, подставьте себе сами самое страшное и стыдное с вашей точки зрения.)

Ведясь на восторги по поводу присуждения многих чужих денег «достойному», мы ведемся на признание права этих людей судить и присуждать. А такого права лично я не признаю ни за ленинградско-московской гопотой, ни за московско-ленинградским «порядочными людьми«.

А за Соснору, конечно же, очень рад! И был бы рад, если бы он выиграл в «Спортлото». Или нашел на улице.

Это всё, разумеется, с моей личной точки зрения. Но никакой другой точки зрения у меня нет и иметь я ее не собираюсь. Убеждать, повторюсь, никого не буду, впрочем, этим я и вообще никогда не занимаюсь — я только высказываю свое личное мнение. Если оно будет кому-то полезно при формировании, уточнении, пересмотре собственного суждения — буду очень рад. Нет — меня это не огорчает. Но дискуссий никаких вести не буду, заранее предупреждаю.

Кажется, сколько я себя помню, «гениальный Норштейн» (неоспоримо — гениальный в смысле ежика, ну и вообще) не может закончить мультфильм по «Шинели». «Позор, позор! — говорилось тогда с придыханием и с некоторым даже фонетически необъяснимым подшипливанием. — Советская власть не дает великому художнику снять его лебединую песнь!»

Короче говоря, десять лет при Советской власти не мог закончить — свободы не было! Двадцать лет без Советской власти закончить не может — денег нет!

А когда предлагают ему денег собрать, пугается на всю голову и просит лучше покупать его книжечки, что дело само по себе, несомненно, хорошее, но «завершения «Шинели»», несомненно, нисколько не приблизит.

Господа хорошие, отстали бы вы от гениального Норштейна, ей-богу, стыдно же. Требовать от гениального Норштейна, чтобы он закончил «Шинель» — это все равно, что требовать от гениального Васильева, чтобы он поставил спектакль, а от гениального Соколова, чтобы он написал роман (или опубликовал один из 128 написанных).

А «Позор!» можно и так покричать. Выйти на балкон и крикнуть «Позор!» И все поймут, какой вы благородный человек самых что ни на есть прогрессивных воззрений.

Отвечать не надо. Если кто призадумается, хорошо. А спорить не буду — своих забот полно.

Петр I: «Флаг белый, поперек этого имеется синий Андреевский крест, коим Россию окрестил он»

Иосиф Бродский: «По сей день я полагаю, что страна только выиграла бы, имей она символом нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп и молот, а флаг русского флота — наш славный, поистине прекрасный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне».

полностью (кроме заглавия) взята запись kabibonokka (за что благодарю).

__________________

Правильно понимал Иосиф Бродский (и это правильное понимание было одной из необходимых составляющих его величия): только Россия Петра — наша вечная родина, Россия Петра — то, что должно быть построено (не восстановлено, потому что в полностью проявленном виде ее никогда не существовало, а хотя бы на четверть или на треть только два раза — при самом Петре и, может быть, при Екатерине Великой).

Позволю себе напомнить отрывок из давней записи, приятно (для меня) пересекающийся с вышепроцитированным:

…я вообще люблю всё про Петра Великого, кроме, разумеется, прямой и злобной клеветы на него, на гения и полубога, на зиждителя, которому мы обязаны всем — и Петербургом, и Кантемиром (не кончись так печально Прутский поход, не было бы у нас сатир Кантемира), и Пушкиным (надо же уметь так негритят покупать!) — ну, да и всем. Всё, чего он касался, в конечном итоге превращалось в поэзию. Иногда через несколько поколений. Единственная Россия, которая имеет смысл, — это Россия Петра. А не московское царство и не советское псарство.

Может быть, это связано с обстоятельством, так прекрасно в свое время сформулированным Тептелкиным-Пумпянским в «Классической традиции»:

В начале 1760-х гг. появляется уже московская поэзия и московская ода. Ее <...> можно отличить от петербургской: исчезает подавляющее сознание чудесных судеб России — типично петербургское отношение к Петру — звон могущественных ямбов.

Ну и, конечно, Бродский прав: не двуглавый орел, которого прежде надо было делить с трухлявыми австрияками, а теперь с полинялыми албанцами; и, конечно же, не погнутая свастика серп-и-молота; андреевский флаг? Проблемы герба это не решает, но андреевский флаг как государственный? Поэтическая идея. «Чудовищно, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело…» Пожалуй, я мог бы к ней привыкнуть, хотя и против бесика, собственно, ничего не имею.

18century_ru
— я его тихонько читаю.