Пауло Коэльо назвал «Улисса» вредным для литературы.

Да и Пруст во многом виноват. А Кафку следовало бы расстрелять без суда и следствия, если бы он еще был жив.

Удивительно откровенно для автора тривиальной литературы, обычно они скорее пытаются подстроиться, глубокомысленно морщат лобики и рассуждают о Джойсах, Прустах и Кафках как о своих непосредственных предшественниках. Типа «культурный трэш» вроде Улицкой, хотя я, конечно, не знаю, чем он культурный — трэш как трэш; только «гражданская позиция» имеется — за всё хорошее и против всего плохого. Вообще, в России гражданская позиция чаще всего напоминает тост — русский тост, по краткости заслуживающий внесения в книги рекордов: ну, вздрогнем… ну, за всё хорошее… ну, за дам! Ну — грамматически необходимая часть такого тоста, поэтому я бы назвал ихнюю «гражданскую позицию» ну-гражданской позицией, а оппозицию — ну-оппозицией или ну-опа-позицией. Спераведливости надо отнетить, что и правительство — оно тоже ну-правительство, не говоря уже о ну-православной-интеллигенции.

Надо полагать, мы наблюдаем очередной этап обнагления Грянувшего Хама — это он рассуждает о «гражданской позиции», хотя не в силах пересказать три строчки простого текста близко к этому тексту (или без вранья), он лупит круглые глазки и поучает меня, как я должен относиться к тому или иному явлению, а не то Мандельштам с Бродским заругают. А Тютчев с Фетом похвалят.

Воистину, в Бразилии много-много диких обезьян. Но и в России их не меньше выходит на сегодняшний день, несмотря даже на неблагоприятный климат.

Отказался сегодня писать о дурочках с переулочка для немецкой газеты «Христианин и мир». Но вот бы что примерно написал, если бы не отлазался:

… Основную ответственность, конечно, несут не сами гламурные пэтэушницы — одного взгляда на их туповатые, испуганные мордочки достаточно, чтобы понять: им бы на танцульки бегать, за пацанов на кулачках биться и мечтать о месте продавщицы в бутике. Основную часть ответственность несут (должны бы нести) те, кто создал у них (и создает у тысяч других дурочек обоего пола) очень ложное впечатление, что они живут не в России — сложной, трагической и великой стране, а в третьеразрядном голливудском фильме «из жизни креативных элементов». Т. е. вся эта московская глянцевая пресса, все эти маскофские пафосные клубы и все эти московские гламурные бутики — вся эта площадная сырость. Что следует выдвинуться, прославиться «любой ценой». Вот теперь пёсточки и выяснят постепенно, какую цену им придется заплатить за ихнюю «славу».

…Но, конечно, бесноватую православную общественность следовало бы засунуть в один мешок с бесноватой «прогрессивной» общественносью и запустить на какую-нибудь планету, какую не жалко. Пусть бы они там обсуждали между собой проблемы духовности и «актуальной культуры».

А пёсточек — присудить к курсам кройки и шитья. Может, у них в руках что-то есть, если в головах ничего нету.

отмечаем очередные пять тысяч кликов, набранные статьей Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», опубликованной (по-русски) 14.09.2009.

Вчера количество кликов превысило 25 000, но — повторюсь — тридцать тысяч и далее мы отмечать не будем, ну, сколько уже можно!

Не говоря уже о том, что описанная в статье ситуация не столько изменилась, сколько пошла на следующий виток развития, еще более бредовый: описанные в специальном отступлении о «соцреализме для (полу)грамотных» — улицкие, быковы и пр. теперь не просто окормляют массы в смысле пятикопеечной духовности и двухкопеечной проблемности, но они теперь «борцы и революционеры» — водят толпы ошалевшей от сытости, скуки и собственной бессмысленности (в т. ч. и воспитанной такого рода литературой) интеллиhенции по московским улицам. Причем главный предводитель — автор развлекательных исторических романов Акунин-Чхартхишвили. Что интересно, «политикой» (потому что это, конечно, не политика) он занимается не под собственным именем (на что, конечно, имеет право любой человек), а именно в качестве Б. Акунина, т. е. преуспевающего литхалтурщика, нарубившего кучи «бабла» и именно поэтому, очевидно, считающего себя вправе «водить народы».

«Вот так нравы! Но по правде сказать, ни одного тут нрава нет; тут одни деньги.», как сказал архимандрит Антонин о нравах греческого духовенства («Из Румелии», за цитату благодарю д-ра А. Я. Гутгарца).

Ну хорошо, с быковых и улицких спроса никакого нет, это с ног до головы выползни из советской пещеры, но г-н Чхартхишвили все-таки (надо предполагать) (был) культурный человек, языки знает, книжку читал… Интересно, понимает ли он, что в качестве тривиального писателя влезая в окормление масс и революционное вождение, выставляет и себя, и общество, которому принадлежит, на полное посмещище. Или (последнее) и является его целью? Я вообще полагаю писателей, лезущих в политику, идиотами, но где и когда Сержи и Анжелики Голоны и прочие Рокамболи «водили толпы»?

Ну ладно, я действительно несколько отвлекся.

Боже, какая у них там интересная жизнь! Теперь, надо полагать, Кузмина и т. п. будут изымать из магазинов и библиотек, на границах поставят рогатки с бойцами военизированной охраны нравственности (вохранами можно их называть) на предмет досмотра, не ввозят ли приезжие какую пропаганду гомосексуализма, например, репродукцию с известной картины, изображающей Герцена с Огаревым на Ленинских горах.

Но главного, надеюсь, не забудут — это ведь дело решающее в смысле защиты питерской нравственности от пидерской пропаганды:

Необходимо в Ленинградском зоопарке приставить к вольеру с пингвинами (или где они там содержатся) Уполномоченного Представителя Закса (но не Д. М. Закса, а ленинградского горсовета). Как известно, пингвины очень склонны к гомосексуализму, поэтому всякий раз, когда они будут приниматься за это дело, тем самым его одновременно и пропагандируя (а по зоопарку ведь дети и иностранцы ходят!), Уполномоченный должен будет опускать шторку, скрывающую пингвинье безобразие от невинных очей.

Всегда считалось, что главная беда России — дороги и дураки. Дороги, может, и починят когда-нибудь, но что в этом толку, если по ним будут ездить всё те же самые болваны, какие сейчас ездят по Садовому кольцу — что те, что другие.

На сайте «ОпенСпейс» текст Дмитрия Нича о Варламе Шаламове — текст совершенно дилетантский, своего рода «Анти-Ахматова» — но «Про-Шаламов». Человек, использующий в историко-литературном и/или литературоведческом тексте, по крайней мере без подробного объяснения смысла в них вкладываемого, обороты вроде «серийный литературный убийца и политический надзиратель» (про редактора Фогельсона) или «номенклатурный литературный чинуша и раб массовых вкусов либеральной интеллигенции», «тугомясый долдон» (Твардовский). Оно всё, может, конечно, и так, но что хорошо на кухне, в литературном тексте выглядит, мягко говоря, неприятно и стыдно. Чаще всего. К тому же, помимо выбора выражений, полная путаность мыслей, задушевные вскрики и всхлипы, периодически переходящие в полуинтеллигентскую истерику, ровно как на газетных форумах («Вклад Шаламова в трагедию русского генофонда в том, что его линия оказалась выморочной. Вымаривание нации посредством лишения лучших ее представителей возможности закрепиться в потомстве — еще одно, наравне с золотыми забоями Колымы, эффективное средство политики геноцида…»). Сейчас такого «бытового литературоведения» много. Т. е. его всегда было много, инженеры советские всегда стучали одним пальцем на пишущей машинке «Украина» трактаты по всем отраслям жизни, особенно почему-то по еврейскому вопросу и о Марине Цветаевой. Но, конечно, никогда этот род интеллигентской чесотки не имел такого распространения в видимой сфере жизни — конечно, в первую очередь, за счет появления интернета, но это только одна сторона правды — другая заключается в стремительном понижении порога гуманитарной культуры и просто брезгливости, ставшее нормой в текущем литературном процессе. «Анти-Ахматова» говорит сама за себя.

Вольно, конечно, «ОпенСпейсу» позориться, материал этот — как создан для, в лучшем случае, отстойника типа «Частного корреспондента», хотя видно, что автору врезки всё это чрезвычайно близко. Впрочем, это не мое дело, да и не занимает меня. Я касаюсь этой удивительной публикации по другой причине.

Действительно интересующимся биографией Шаламова я могу в этой связи сообщить эпизод, рассказанный нам покойным Георгием Николаевичем Владимовым, который, может быть, больше говорит о времени и обстоятельствах, чем все ругательства и вскрики. Речь идет о коллизии «почему Солженицын, а не Шаламов». Владимов служил в «Новом мире» редактором отдела прозы и, кажется, просто спросил об этом главного. «Тугомясый долдон» объяснил: «Понимаете, я знал, что у меня была только одна попытка провести текст на лагерную тему, и что в советской литературе существует вообще только одна позиция для «великого лагерного текста». И я, конечно, понимал, что его автор станет знаменитостью, «великим человеком». Несомненно, Шаламов гораздо лучше, талантливее писатель, чем Солженицын, но проблема для меня заключалась в том, что у Солженицына был слитный текст, а у Шаламова — циклы рассказов. Если я отдам в цензуру 15 коротких рассказов, то она просто-напросто выкинет все самые важные и лучшие рассказы, оставит штук пять подрезанных текстов, которые не произведут никакого впечатления, и моя единственная попытка уйдет в песок. Слитный текст цензура изуродует, конечно, но он все равно останется собой и произведет впечатление. Вот поэтому я выбрал «Один день»».

Надеюсь, не нужно объяснять, что вышеприведенный текст — не цитата из Твардовского, а мой пересказ по воспоминанию пересказа по воспоминанию Г. Н. Владимова. Я, конечно, думаю, что и сама личность Солженицына сыграла свою роль — он мог потянуть должность «великого человека» в советском обществе, поскольку и сам, персонально, был человек-кремень, и культурно-антропологически был, в общем, советским человеком, плотью от плоти этого общества. Шаламов, помимо того, что по-человечески был странен и слаб, был типичным человеком 20-х гг., т. е. принадлежал к особому человеческому типу, недолго существовавшему, но очень плохо совместимому как с предыдущими, так и с последующими людьми. Вполне возможно, что это ощущение было дополнительной гирькой на весах размышления «тугомясого долдона» — Шаламов бы не потянул.

История эта по-немецки опубликована в статье Ольги Мартыновой о Шаламове, по-русски — не помню, может, я когда-то и писал уже о ней. Во всяком случае, это точно то, что мы слышали от Георгия Николаевича Владимова.

ДОПОЛНЕНИЕ: Да, кстати, выпускать 7 сентября, т. е. за день до семидесятилетия начала блокады Ленинграда, текст, озаглавленный «Варлам Шаламов: хроника блокады» — тоже не говорит уж очень лестно о тех, кто придумывал и готовил эту публикацию. Проблема «ОпенСпейса» еще и в том, что он практически один в своем роде (в чем не виноват, конечно), и поэтому на него усиленное внимание.

Позавчера, проезжая на велосипедах мимо магазина «Книжник» на Данцигской площади, купили книгу «Большие пожары». Это коллективный роман 25 советских писателей, печатавшийся в «Огоньке» в 1927 году.

Начал, по неистребимой привычке к линейной последовательности чтения, с предисловия мало мне известного Дм. Быкова (я читал много лет назад в библиотеле Балтийского центра писателей и переводчиков на острове Готланд большую книгу его вполне квалифицированных технически, но крайне однообразных стихов и — в разное время — несколько статеек в когдатошнем «Русском журнале» — с тех пор стараюсь его статей избегать). Предисловие, к моему облегчению, ничем особенным внимания моего не остановило (сразу скажу, поскольку это преди-, а не послесловие — прочитавши книгу, я все же удивился ему задним числом), кроме одного-единственного места:

Я был когда-то знаком с Александром Николаевичем Житинским. Конечно, происходя из инженеров, особой гуманитарной культурой он никогда не отличался, но человеком всегда был по-своему очень неглупым — не думаю, что вышесказанное было вышесказано всерьез, уж больно саморазоблачительно оно выглядело бы в этом случае, в смысле простейших представлений о том, как писатели на самом деле пишут, а переводчики переводят. Полагаю, что всё же это была шутка. А. Н. Житинский все-таки преимущественно юморист и даже воглавлял некоторое время отдел юмора журнала «Аврора», где в 1982 г. случилась по его любезности моя первая и на долгие годы последняя «официальная» публикация — юмористические стихи и несколько лимериков, выданные за переводы с английского. Но и инженеру, и юмористу должно было быть ясно, что после ряда вышеописанных пертурбаций текст, запущенный в этот изобретенный Александром Николаевичем за много лет до его технического воплощения Гугль-переводчик, окажется самым обычным клиническим бредом.

Но — прошу прощения, если я ошибаюсь — в процитированном предисловии это приводится довольно-таки всерьез, как заостренно сформулированная «мысль», с позволения сказать. Но даже и это бы черт с ним, и не такое видали, но как же прекрасно это пояснение для невежд, насчет рето-романского языка: есть такой швейцарский диалект немецкого! И поучительной интонацией, и чувством ответственности интеллигента перед невежеством читателя. «Основы языкознания», так сказать, том второй.

Причем, конечно, можно и не знать ничего про рето-романский язык, можно полениться проверить, с кем не случается, хотя в наши времена это один клик (а в прежние — один шаг к БСЭ), но поражает сообразительность — если язык называется романским, то не стоит ли задуматься, как он может быть диалектом немецкого языка, т. е. — или и это неизвестно автору предисловия? — германским языком?

Заинтересовавшись, я обнаружил, что коммерчески, очевидно, очень одаренный автор предисловия опубликовал его несколько раз, прежде, чем оно сделалось предисловием к этой по-своему замечательной книге. И никто не обратил его внимания на новости советского языкознания — ни редакторы, ни читатели, ни критики.

Вы скажете: ерунда, мелочи, пустые придирки? Это вы как хотите, а с моей точки зрения — это мелкая, но очень характеристическая вещь, вполне выпукло демонстрирующая общее состояние, общий культурный уровень «актуальной культуры».

Надо сказать, что когда я дочитал книжку до конца, меня удивило, насколько мало соответствуют характеристики отдельных фрагментов и их авторов тому, что я прочитал. В какой-то момент закралось даже подозрение, что автор предисловия написал его, не читая предваряемого текста. Что в данном случае маловероятно. Остается счесть, что речь идет о какой-то всеобъемлющей, принципиальной литературной глухоте и слепоте.

Вообще говоря, может и стоило бы написать об этой по-своему примечательной книге (и об очень по-своему примечательном предисловии к ней), но по нескольким причинам вряд ли я стану этим заниматься. Книжка вышла два года назад и прошла довольно незаметно. Конечно, и сейчас можно было бы о ней написать что-то вроде рецензии, как известно российский рецензионно-критический процесс устроен так, как будто люди собираются жить вечно. Но это, конечно, не единственная и даже не главная причина…

Сам по себе текст «Пожаров» рекомендую прочесть, вещь очень любопытная. Прекрасно начало Александра Грина, очень удачен текст Зощенко, который я читал вслух, задыхаясь от наслаждения, характерно неудачен текст Бабеля — зато интересно отражает его еврейско-одесско-купеческую и бальзаковскую фиксированность на аристократии. В общем, очень много о чем можно было бы подумать в связи с этой книгой. Но по нынешним временам, более чем достаточно, очевидно, Дмитрия Быкова с его ретороманскими новостями — эон уже решен, его не изменить.

письма Гольдштейна и всего, связанного с ним?

Я разговаривал с Гольдштейном всего пару раз, по телефону. Правда, один разговор был очень долгий, часа на два — он брал у меня интервью. Он мне тогда очень понравился — толковый человек, любящий литературу, живущий ею. Что он писал — нравилось мне по-разному, если речь идет о статьях и эссе. «Художественное» в его исполнении понравилось, кажется, только один раз — воспоминания о бакинской жизни, опубликованные, кажется, в «22» и, кажется, под псевдонимом (хотя вычислить его было несложно). Но симпатичен (вчуже) он был мне всегда.

Я могу до некоторой степени понять и этот нелепый поступок — написать письмо критику, который походя пнул твою книгу, особенно в те времена, когда было написано это письмо, и особенно, если ты привык к благосклонности московского бомонда. Еще царила иллюзия «единой русской литературы», объединившей все три свои ветви после искусственного разъединения, виной которому была Совдепия. Ужас , полагаю, был даже не в самом отрицательном отзыве человека, которого Саша по незнанию биографий и обстоятельств числил «своим», на «нашей стороне», уж как он ее понимал, а во внезапном подозрении, что вся иллюзия эта рушится, что ей уже недолго осталось… Я и сам освободился от остатков этой иллюзии сравнительно недавно, но рассудительные письма немзерам, не говоря уже о курицыных, писать бы, конечно, никогда не стал. Но у Саши была совсем другая жизненная история — из Баку в Москву на белом коне через Израиль, он не хотел и не мог, очевидно, понять, что совдепия живет и будет еще долго жить в людях и литературных структурах. Она только в первой половине 90-х гг. слегка затаилась, испугалась, притихла, перешла на заранее подготовленную позицию «пусть цветут сто цветов», а убедившись, что никто ей ничего не сделает, снова начала крепнуть и наглеть: «Эй, человек, сделай нам читаемо!». Пока не дошла до нынешнего своего состояния. Переписываться с ними со всеми, конечно, совершенно бессмысленно — и было, и тем более есть.

Но мало ли бессмысленных поступков мы совершаем, пока живы! То, что я здесь всё это (и не только это) пишу — тоже, по всей очевидности, бессмысленно.

Так что речь не о Гольдштейне. Речь также и не о мотивах публикации, хотя могу предполагать, что она была не имеющим к Гольдштейну и его вдове ударом в рамках каких-то московских отношений, неслучайно адресат так быстро и грубо отреагировал. Очевидно, Б. Кузьминский (с которым я, слава Б-гу, незнаком) воспринял эту публикацию как личный наезд, как чью-то расплату за неудовольствие или недоставление удовольствия. В некотором смысле, понять его возмущение можно, но кто же заставлял его заводить разговор про гонорар для вдовы и демонстрировать себя таким образом в качестве откровенного беспардонного жлоба? Впрочем, нынче они себя не стесняются.

Вообще заметно, что эта публикация проявляет в людях худшие качества — и нравственные, и интеллектуальные. Это видно и по комментариям в ОпенСпейсе, за исключением, конечно, комментариев божественной Нины Николаевны Садур, у которой — калькой с немецкого — «сердце на верном месте», и это серце умнее любого нашего ума. Это заметно и по записи обычно такого милого и олимпийски спокойного Владимира Березина, которому все же, на мой личный взгляд, не следовало бы ничего выносить из Литинститута (кроме диплома, если он для чего-то нужен, и юмористических воспоминаний), тогда бы, быть может, он лучше понял бы отношение к литературе таких людей, как Александр Гольдштейн. Никого он, конечно, не обидел, но сам себя немножко продал.

Может быть, это касается и меня — впрочем, это я уже предположил выше: писать всё это — не от большого ума, вероятно. Но как-то мне это сейчас всё равно.

об изд-ве ЭКСМО и серии «Сталинист», потому что ложная постановка вопроса, уводящая от социокультурной сути вопроса, никогда не стареет. Потому что всегда нужна. И вот пожалуйста: ответвление от этой дискуссии в превосходном журнале «Лехаим» — в июльском, свежевыходящем номере:

Мнениями на сей счет поделились Андрей Василевский, Борис Пастернак, Борис Куприянов, Евгений Попов. Дискутировать ни с кем из них не стану, а просто повторю комментарий, написанный мною в связи со всей этой историей в журнал Д. В. Кузьмина от 13.04.2011. Привожу — с некоторой редактурой и в расширенном виде — это суждение здесь, хотя, конечно, понимаю, что лето, у всех в голове только отпуск и Путин (Путин, потому что в голове всегда Путин), да и вообще можно считать, что в смысле русской прозы эон проигран. Но тем не менее, чтобы не упрекнуть себя потом, что я этого не высказал, когда мог:

Лично я полагаю, что конкретно Улицкая и вообще вся «шýбинская литература» и как таковая (т. е. издающаяся соответствующим отделом изд-ва ЭКСМО или концерна АСТ для «качественной» — «качественной», с их, разумеется, точки зрения — «литературы», которую я и называю «шýбинской» — по имени известного редактора, в значительной мере повлиявшего на формирование этого явления) и — в первую очередь, разумеется! — как обозначение социокультурного явления, выходящего, конечно, за рамки отдельно взятого концерна или за рамки обоих концернов, в сущности, — если мы стоим на том, что интересуемся «высокой культурой», ее сохранностью (т. е. передачей художественных языков прошлого в будущее), а я на этом стою — , гораздо вреднее и предосудительнее всех на свете сочинений сталинистов. Те только обслуживают и так уже существующих чурбанов, которых уже ничем не исправишь и которым уже ничем не поможешь. Эти — портят вкус, навевают ханжество, приучают к эрзацу и выдают массовую подделку литературы за литературу. Развращают примером «успеха» молодых писателей, причем из тех, что «поинтеллигентнее». Обращают их к техникам позднесоветской и постсоветской имитации культуры. Собственно, всё это уже до известной степени произошло. Т. е., кто совсем тупой, идет в «новые реалисты» (что предоставляет и полное идеологическое раздолье — от комунячества до лимоновщины и обратно), а кого родители на языки отдавали и книжку заставляли читать, берет себе за образец всю эту совдепскую убогость — «шýбинскую литературу».

Сказанное не обязательно означает, что каждый автор этого «сегмента» обязательно был с самого начала таков — но это путь, который угрожает всем, на него вставшим. В том числе и в результате изменения психологии и отношения к литературе, наглядно продемонстрированные в процитированном ответе Людмилы Улицкой, насчет того, что «ей бы не было где печататься». Всерьез интересующиеся могут проследить, хотя бы за эволюцией Михаила Шишкина от «Взятия Измаила», где имитация и …усвоение чужого текста… производится на таком мелком клеточном уровне, что даже уже перестает быть имитацией, через «Венерин волос», где вся фактура грубеет, куски «усвоенного» торчат друг из под друга и вся картина мира примитивизируется, до нынешнего романа, который представляет собой одну-единственную гигантскую клетку тривиальной, типично имитационной литературы — сентиментального трэша. Это очень поучительная история, на мой взгляд. Особенно если прочесть недавнее интервью Шишкина берлинской газете «Фрайтаг», где он произносит удивительные слова про русскую литературу, которая была долго отлучена от технических средств литературы западного модерна и теперь должна учиться с ними обращаться:

Leider ist die russische Literatur im Lauf des 20. Jahrhunderts ins Abseits geraten. Wenn man die Menschen in eine Art Käfig steckt, dann grenzen sie sich ab, dann entsteht eine Art Subkultur, eine eigene Sprache mit eigenen Witzen, dann interessieren sie sich nicht mehr dafür, was draußen passiert. Die Orientierung nach außen wurde jahrzehntelang unterbunden. Die russische Literatur hat über Jahrzehnte die ganze erzähltechnische Entwicklung der Morderne und der Weltliteratur verpasst. Das musste sie erst einmal aufarbeiten, nachholen, bevor sie wieder zu einer eigenständigen Entwicklung finden konnte. Nun aber ist es an der Zeit, selbst einen Schritt nach vorne zu tun…

К сожалению, в ХХ веке русская литература попала на обочину. Если запереть людей в своего рода клетку, то они от всего отгораживаются, потом возникает своего рода субкультура, собственный язык с собственными шутками, потом они (т. е. люди) перестают интересоваться тем, что происходит снаружи. Русская литература в течение нескольких десятилетий не воспринимала развитие повествовательных приемов, происходившее в культуре модерна и мировой литературе. Всё это она должна была сначала переработать, прежде чем обратиться к дальнейшему самостоятельному развитию. Но теперь настало время сделать первый шаг вперед.

Сначала я подумал: боже, что за тяжелый, невежественный, напыщенный бред? Как могла русская литература пропустить развитие повествовательных приемов модерна, если она их сама отчасти и изобрела (хоть «Петербург» Белого взять, но далеко не только)? И кто это сидел в клетке — Бродский, Аронзон, Вен. Ерофеев, Саша Соколов, Елена Шварц? Я лично ни в каких клетках не сидел и всё, что мне нужно было знать — знал. А если это ты сидел в клетке, то говори, пожалуйста, за себя, а не «за людей».

Но потом первое возмущение уступило место пониманию — Шишкин просто-напросто проговорился, выдал себя. Это советская литература сидела десятилетиями в заблеванных комнатах своих домов творчества, ничем всерьез не интересуясь, что происходит снаружи. Это о повествовательных приемах распутиных и беловых, трифоновых и граниных, прохановых и курчаткиных идет речь. Это от них происходит, да и производит себя писатель Шишкин, овладевший (!) повествовательными приемами модерна и собирающийся теперь сделать «первый шаг вперед». И именно поэтому он закономерно принадлежит к «шýбинской литературе» — имитационной литературе советского культурно-антропологического типа. Для меня ее не существует — да и не может существовать: кто позволил запереть себя в клетку (за пайку), тот уже никогда не будет свободным человеком, даже если ему клетку приоткроют.

Но дело совсем не в конкретных авторах, а в явлении. В памятную статью Ольги Мартыновой этот аспект «коммерческого интелигентского соцреализма» вошел только кратким упоминанием, но это и по генезису особая тема.

«Шýбинская литература» и фантомное мышление широких мыслящих масс, в данном случае насчет т. Сталина, в сущности две стороны одной и той же медали, точнее, монеты. Особенность этой монеты, что она имеет гораздо больше сторон, чем две, но все они так же неразделимы, как реверс и аверс в профанной геометрии. Если сказать коротко и попросту — туда относятся все жанры художественной самодеятельности позднесоветской интеллигенции и ее ближайших потомков — от КВНа и авторской песни до псевдонаучного научпопа и псевдоистории. Но и жалостливое повествование с моралью тоже и особенно. Это в принципе коммерчески беспроигрышно, потому что все происходит внутри совершенно определенной субкультуры, которая по различным историческим причинам чрезвычайно многочисленна и обладает врожденным комплексом культурной полноценности, заставляющим ее покупать книги. Но именно такие, обслуживающие ее понятия и уровень.

Ох, не до того мне, собственно говоря, но все-таки, коротко… Уж больно силен оказался взвыв умиления и энтузиазма по поводу присуждения Виктору Александровичу Сосноре премии «Поэт».

Самое необходимое:

нельзя не быть раду и даже счастливу через то известие, что кусок электрических денег (они еще электрические — или уже нанометрические?) существенно облегчит жизнь замечательному русскому поэту Виктору Александровичу Сосноре — жизнь, отмеченную великими удачами, но и великими несчастьями, в том числе и в самое последнее время.

Но вот вскрики и всхлипы насчет того что «достоен», «удостоен», «молодцы-жюри!», не говоря уже о покупке на голубом глазу самообозначений типа «общенациональная поэтическая премия», «главная поэтическая премия» и т. п., и так далее демонстрируют огорчительную бессознательность хороших людей, которым, видимо, можно впарить всё что угодно.

Премия «Поэт» имеет не больше силы высказывания о значении, значительности, значимости любого из своих лауреатов, чем какая-нибудь премия им. Г. Григорьева, хотя разница, конечно, существует — последняя является попыткой ленинградской литературной гопоты соорганизоваться вокруг своих облеванных знамен, а первая есть мероприятие по приданию себе важности группы престарелых советских журнальных функционеров либерального (по старинной советской классификации) направления. Конечно, формы у этого мероприятия сильно пристойнее и принять премию «Поэт» не бесчестье, но «чести» никакой она принести не может. Если, конечно, не считать, что чем больше денег, тем больше чести.

Вообще: никакая литературная премия в России (и за очень малыми и очень частными исключениями никакая литературная премия из известных мне за рубежом, включая сюда и совсем уж пародийную Нобелевскую, разумеется) не несет никакого содержательного высказывания, не может быть выдана «по заслугам», не может никого «удостоить» и т. д. В лучшем случае, какой-нибудь удачно выбранный лауреат может «удостоить», «приподнять» какую-либо сильно залопухавшуюся в последнее время премию, нуждающуюся в срочном приливе «символического капитала» — как это было в недавнем случае вручения Премии Андрея Белого С. Г. Стратановскому — премия несколько обновила таким образом свой инициальный миф, что она-де ведет свое происхождение из ленинградской неофициальной культуры 70-80 гг., хотя на самом деле она ведет свое происхождение из банкетно-фуршетной культуры 90-х гг.

Но премия «Поэт» не может даже «украситься» именем Сосноры, она все равно останется тем, чем является: «игрой в <назначаемые> классики» — игрой людей, в сущности очень литературно и идеологически ограниченных, живущих даже не в 80-х, а в 70-х годах. Кто нуждается в доказательствах, благоволит обратиться к недавней стенограмме дискуссии по поводу «дел премиальных», произошедшей в редакции журнала «Звезда». Если кто не видит в уровне — не дискуссии даже самой, там есть забавные и во многих смыслах интересные и показательные выступления (особенно рекомендую ядовитые вбросы Андрея Арьева и упорные «стою-и-не-могу-иначе» Елены Невзглядовой), а в уровне привезенной из Москвы на показ системы представлений, системы человеческих и литературных координат, положенных в основу всей этой затеи — ничего особенного, тому уже ничем не поможешь, пусть живет в этом мире и радуется, доказывать и убеждать не буду. А потом огорчается, когда какую-нибудь следующую премию «Поэт» присудят… ну не знаю… Андрею Дементьеву. Или Быкову. Или Драгомощенко, для неожиданности. Или Окуджаве посмертно. Или Тютькину, как бы выразился какой-нибудь сардонический провинциальный публицист.

Но подумайте сами, кто может:

если принимать всё это даже на крошечку всерьез, то что же тогда получается:

В. А. Соснора — «Поэт», как и… не будем называть имен… ну или хотя бы парочку назовем для порядка — как Олеся Николаева, разливающая Бродского в бутылки из-под лампадного масла, или Тимур Кибиров, некогда раздольный певец эстрадного центона, а сейчас переводчик с невидимого подстрочника какой-то душеспасительной чепухи, даже не смешной. Если воспринимать это всерьез, как высказывание, то это, пожалуй, будет даже звучать преднамеренным оскорблением Виктора Александровича Сосноры.

Если Соснора — Поэт, то никто больше не Поэт. Премию нужно было открыть, дать ему и закрыть. А если … — Поэт, то Соснора — не знаю кто, гонщик!

Если мы своими эйфорическими кивками признаем «право» премии «Поэт» вводить в «Пантеон», то мы создаем себе проблему с будущим вводом в «Пантеон» поэта Тютькина, которого несомненно туда введут. (Тютькин — это Х, подставьте себе сами самое страшное и стыдное с вашей точки зрения.)

Ведясь на восторги по поводу присуждения многих чужих денег «достойному», мы ведемся на признание права этих людей судить и присуждать. А такого права лично я не признаю ни за ленинградско-московской гопотой, ни за московско-ленинградским «порядочными людьми«.

А за Соснору, конечно же, очень рад! И был бы рад, если бы он выиграл в «Спортлото». Или нашел на улице.

Это всё, разумеется, с моей личной точки зрения. Но никакой другой точки зрения у меня нет и иметь я ее не собираюсь. Убеждать, повторюсь, никого не буду, впрочем, этим я и вообще никогда не занимаюсь — я только высказываю свое личное мнение. Если оно будет кому-то полезно при формировании, уточнении, пересмотре собственного суждения — буду очень рад. Нет — меня это не огорчает. Но дискуссий никаких вести не буду, заранее предупреждаю.